Сергей Кузнецов - Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари
В 1981 году журналист районной газеты «Ленинский путь» Н. Карнаух писал: «Перед обновленной усадьбой… меркнут многие южные санатории. В каждой комнате, рассчитанной на двоих-троих жильцов, своя душевая и другие удобства. В широкие большие окна льется солнечный свет, отражаясь в пастельной окраске стен. Кстати говоря, сюда уже проведены и освещение, и отопление, так что зимой, когда солнце светит, но не слишком греет, отдыхающим не страшны и крепкие морозы».[312] На потолке и стенах Желтой гостиной заводской художник, которого работники пансионата за его рост и талант именовали «наш маленький Скотти», имитировал роспись путем наклеивания рисованных на бумаге фрагментов, разработанных на основе обнаруженных в архиве проектов Дж. Скотти, на потолок и стены.
Марьинский дом с клумбами на парадном дворе. Таким он был в 1960-е гг.
Вероятно, это был действительно значительный прогресс по сравнению с предыдущим годами и с другими усадьбами, которые так и не возродились из пепла. Так или иначе, тело — стены здания — восстановили. Но это не значит, что в него вернулась душа — он отличался от обычного дома отдыха лишь фасадами, ну и парком, конечно. «Профилакторий завод сумел устроить, но это уже был не дворец, а сельская гостиница средней руки. Ничего общего профилакторий не имел с тем прекрасным усадебным домом, которым он когда-то был даже в бытность его детским домом» — написал как будто в ответ Н. Карнауху четвертью века позже Р.В. Бобров, лесничий Андриановского лестничества, ощущавший себя продолжателем дела А.Е. Теплоухова.[313] Вторжения в парк были неизбежны. Его западная часть превратилась в хозяйственный двор, ибо там построили двухэтажный кирпичный дом для обслуживающего персонала, водокачку, котельную и теплицу.
Пансионат открыли в 1984 году, но, просуществовав менее пятнадцати лет, он не пережил дефолта 1998 года. На следующий год завод «Сокол» обанкротился и его имущество было решено распродавать. Здание пансионата оценили в 5 миллионов долларов и выставили на торги. Тем не менее оно продолжало давать приют приезжавшим и служило магнитом для любителей старины. Не забывали дом над Тосной и потомки бывших владельцев. В 2002 году усадьбу посетили Ангелика и Александра — дочери княжны Софьи Павловны Голицыной.
Потомки княгини Аглаиды Павловны на пороге, но не внутри Марьинского дома. Слева направо: Петр, Александра, Ангелика, Петр и София Виегнеры. Марьино. 2002 г.
Старшая сделала из найденного на развалинах храма Святой Троицы кованого гвоздя православный крест.
Восстановление церкви и строительство искусственной Руины — таковым представляется мне истинный путь воссоздания имения Марьино.
Заключение
Строгоновы — род, продемонстрировавший необыкновенный государственный кругозор при Иване Грозном, извлеченный из торговой среды Петром Великим, сделавшим солеторговцев аристократами, добившийся пика славы в начале XIX века и почти исчезнувшей по причине трагической ошибки графа Павла Александровича. Их исторический путь сопровождался строительством домов, разбросанных по всей Европе и служивших показателями состояния и увлечений семьи в разные периоды. Совокупность зданий, парков и коллекций находит подобие у фамилий Шереметевых, Юсуповых и Демидовых, но все они лишены столь мощного древнерусского пролога.
Четыре замечательных века Строгоновых, начиная с 1515 года, оказались временем подъемов и спадов. Дебют рода в Сольвычегодске, где Аника Федорович построил первый «замок Строгоновых», сменился острой борьбой за его наследство и последующим ослаблением. Возрождение началось ближе к концу XVII века и связано с деятельностью, в том числе и строительной, Григория Дмитриевича. Начиная с огромного богатства в 10 миллионов десятин, Строгоновы оказались «дружны с исключительностью», построив Казанский собор в Санкт-Петербурге, разбив Строгоновский сад и открыв Школу горных, сельскохозяйственных и лесных наук. И даже в период угасания рода только они построили аэростатоносец, именно их дом подвергся ограблению в 1812 году, на их наследие претендовал самозванец, наконец, коллекции их дома продали целиком в период экономического кризиса 1929–1931 годов. Кстати, при всем том, что внешне главный дом Строгоновых на Невском не был исключительным, однако сочетание местоположения, ценного художественного собрания и увлечений владельцев следует признать экстраординарным. Часть из этой удачной совокупности обстоятельств дважды копировались, имею в виду дворец Белосельских-Белозерских, а в другой раз, повторив только место и общий принцип, — при сооружении дома компании «Зингер» — для приручения коммерческой удачи. В целом история дома, конечно, не имеет аналогов.
В имперский период мы знаем несколько сопровождавшихся «матриархатами» кризисов, самый острый из которых в относительно близкую имперскую эпоху относится к 1811–1817 годам. Баронский титул, полученный в 1722 году, в период «первого строгоновского матриархата», безусловно, поднял самооценку фамилии солеторговцев. Один из новоиспеченных баронов, Сергей Григорьевич, возможно, обеспокоенный сомнительными правами на титул, поставил себе целью выразить новое положение рода средствами архитектуры в качестве «легимитизации герба». Не сразу, а только со временем, но, главное — до смерти он успел возвести настоящий «баронский дом», который отчасти вследствие своего положения, частично вследствие плана архитектора Франческо Растрелли, в значительной мере реализованного только век спустя, оказался более других домов знати приближен к императорскому дворцу.
Возведение дома на Невском проспекте в Санкт-Петербурге повлекло за собой формирование «двора» при Строгоновых, и в известной степени, и наряду с иными обстоятельствами, превратило Александра Сергеевича из баронов в графы. Здание, таким образом, состоялось в качестве «графского дома», хотя для этого Строгонова важнейшей формой самовыражения был не дом, а храм.
В Александре Сергеевиче Строгонове мы видим главный «продукт» петровских реформ. Он стал для своего рода тем же, что император Петр для российского государства. Везде и во всех областях мы видим его начинания, его работу, его успехи. Одно, а затем и другое большие путешествия Александра Сергеевича в Европу обусловили интенсивное и экстенсивное развитие дома.
Хотя Андрей Воронихин не следовал буквально стилю Растрелли в фасадах и интерьерах, он нашел способ сочетать свои идеи с искусством и принципами предшественника. Получившийся сплав барокко и классицизма оказался весьма органичным, а диалог Растрелли и Воронихина — залогом оригинальности здания. Третий корпус понимался зодчим как Картинная галерея, главная часть Кабинета (музея), а четвертый — как апартаменты графа Павла Александровича, второго, молодого владельца дома, который должен был пожертвовать своим честолюбием и согласился разделить кров с отцом. Это здание Воронихин только наметил, подобно Растрелли он оставил своим последователям нереализованный потенциал. Тогда же в первое десятилетие XIX века, которое следует признать золотым для Строгоновых, дом на Невском занял свое место в триаде дом-храм-сад. Близлежащий Казанский собор и удаленный Строгоновский сад оказались частью единой «алхимической программы».
