Михаил Пришвин - Дневники 1930-1931
Генератор.
Сгорел генератор на электростанции. Город погрузился в тьму, потому что лампы, какие были, расстроились и ужасно плохо горят, кроме того, и керосину-то нет. Все надеемся, устроят как-нибудь генератор и обещают: вот только бы у кого-нибудь металла достать. Так вот и живем в полутьме и мечтах о лучшем, живем ни при лампе, ни при электричестве. Однажды, раздумывая о первопричине такого состояния, спросил я мастера по электричеству: отчего же именно сгорел генератор? Мастер ответил: «От большой нагрузки, товарищ».
Служение человеку.
Что думала эта девушка, когда сказала, что она человек и хочет служить человеку? «Все хотят повыситься, — говорила она, — или увлекаются, но человеку служить никто не хочет, потому что это дело незаметное, трудное и скучное». «О каком человеке думала эта женщина?» — спрашивал я себя не раз. Вскоре она вышла замуж и родила. Мальчик вышел беспокойный, кричит по ночам. Мать не спит, укачивает, клизмы ставит. И как-то раз утром, увидев ее измученное лицо, я вдруг догадался, о каком человеке думала она, когда говорила, что в служении ему нельзя ни повыситься, ни увлечься. Это она, предчувствуя свое материнское призвание, говорила о человеке-ребенке. Но ведь оно верно и в применении к человечеству: так и весь человек, как ребенок, вопит или что есть ему хочется или живот болит и надо постоянно думать об этом и чистить и выносить, — в самом деле, служение человеку какое же скучное серое дело!
Собственность.
Собственность есть последствие материализации личности, и мы лишь потому настроены против собственности, что в ней часто заключается власть над другим человеком. И только если личность совершенно совпадает с обществом, как у пчел, исчезает личная собственность. А наш нынешний продолжительный коммунизм похож на практику скопцов: режет яйца у человека, оставляя полноту воображения. Да и не одного воображения: ведь душа-то собственности есть власть над человеком, а разбив материю собственности, домогатели гораздо легче находят себе дорогу к власти.
Фукс.
В фотоотделе Мосторга встретился человек в дорогой желтой коже с бобровым воротником, в руках у него был роскошный портфель из крокодиловой кожи. Он спрашивал себе увеличитель для Лейки. Ему ничего не сказали, я вмешался и дал ценные сведения. Он же вынул из портфеля новенькую ленту (очевидно, контрабандную) и, показав ее, сказал, что в этом ленточном деле он, в свою очередь, мне может быть очень полезен. «Одним словом, — сказал он, — служу во Внешторге». Я сделал вид, что радостно изумлен и даже выдавил из себя: «А-а!» Это его подзадорило и, одно мгновение поколебавшись, он сказал: «Фукс моя фамилия!» — «А-а-а!» — воскликнул я, как будто это имя мне было с детства известно. — «А-а-а! — К вашим услугам», — ответил он и пожал мне руку. Конечно, еврей.
Недоумение.
Вот Миша однажды ехал в трамвае и видит: перед ним стоит какая-то женщина, раз посмотрел, и захотелось в другой раз, и с третьего разу не мог оторваться, она пошла, и он пошел за ней, она вон из трамвая, и он. Она взяла такси, и он хотел взять, но шофер отказал. Она уехала, а он остался на мостовой. И вот тут комсомолец одумался и сказал сам себе: «Это неправильно!» В этот момент я был возле него, услыхал и спросил: «В чем дело, рабочий класс, что неправильно?» Я выслушал его бред и нахожу в этом такой смысл: как это назвать, не знаю, нельзя же действовать избитым словом «пристал», это бывает с каждым, встречается иногда такая удивительная фигура, такое чудесное лицо, глаза, губы, шея, ноги… а кругом такие уродливые серые измученные лица. И вот эта, ну, пусть, «красота» берет тебя и уводит. А в красоте этой сидит и пользуется ей по своему произволу какая-нибудь Мария Ивановна. По какому праву она этим распоряжается, за что это ей, как это? — «Неправильно!» — сказал Миша. Я с ним вполне согласился — это действительно неправильно и несправедливо в высшей степени.
Жертва.
Авраам видел Бога, когда принес в жертву ему сына{287}, а люди не знавшие Бога, если бы видели, как отец резал своего сына, ужаснулись бы мерзости. Точно так же и мы, тоже неверующие в дело революции, ужасаемся, когда на наших глазах дети режут отцов живых и растаптывают могилы умерших.
<На полях:> В конце концов, у сына не хватит сил на это дело, и революция останется только революцией, т. е. делом более узким. Жертва Авраама или наоборот. Рано или поздно отец возьмет свое, тем более, что «сын»-то переходит <1 нрзб.>, это пара: сын ведь сам делается отцом.
25 Декабря. Вчера было 1-е заседание кинобригады. Лева приехал, новости: Полонского съел РАПП{288}, издат. писателей тоже «смыли». Нечего и думать об издании книг, прямо так и пишут: «Пришвин, реакционный писатель». Говорят, что теперь надолго нельзя будет печататься. Но можно служить и тихонько пописывать под другим именем. У Левы тема: мотор и парус.
Козья Матка.
Авдотья Тарасовна, когда у нее стали раскапывать цветочный горшок в поисках ее четырех золотых (сама указала), вдруг бросилась на гепеушников, как львица, и закричала: «сама, сама!» Она испугалась, что они повредят корни выращенного ею за 30–40 лет супружества лимона. От поливки золотые расползлись, и она с большим трудом их нашла. Всегда хитрая Козья Матка и тут успела придумать объяснение: она говорила, что муж ее за каждые десять лет жизни на память давал ей по золотому. Но всему бывает предел. И тоже настал предел хитрости у самой Тарасовны: вдруг у нее пропала охота ладить, приспособляться. Козья Матка почуяла смерть. Оказывается, что было 40 золотых: не за 10, а за каждый год он давал по золотому. Хитрость житейская, прикрытая страдальческим добродушием, в старину не знала предела своей силе, но теперь она в революцию встретила себе предел. Революция их видит, а они не видят. И доходило до того, что вот решалась судьба домов, а <1 нрзб.> перед самым концом два новых дома строили. А революция не только это, она прощупывала их все тайные помыслы. И кто не знает из сыщиков, например, что обыватели зарывают золотые деньги в цветочные горшки. Однако хитрецы, действуя каждый за себя, продолжали делать в этом открытие и золото зарывали в цветах.
Сердитая жизнь.
Вчера Маня по недосмотру бросила острые кости в корм, поросенок подавился, захрипел и еще бы минута — сам собой кончился, но за минуту до смерти от косточки ему успели воткнуть в сердце нож, и он кончился от ножа. Но это понятно в хозяйстве, помри поросенок сам собой, есть бы его не стали. Но почему же теперь у людей все стараются как бы только воткнуть друг другу нож в сердце, хоть за минуту до естественной смерти. Трудно понять почему, но тоже, вероятно, и тут какое-нибудь хозяйство.
