Василий Голубев - Во имя Ленинграда
В 11 часов 30 минут три группы "лавочкиных" на предельно малой высоте внезапно выскочили с двух сторон аэродрома. Мы с Бегуном заняли боевой порядок на высотах 800-1500 метров, не допуская взлета вражеских истребителей, а Федорин с двумя четверками круто пошел вверх на восьмерку патрулей - "фокке-вульфов". Там "лавочкины" на высоте четырех тысяч метров завязали воздушный бой.
Спокойные команды Федорина давали понять, что помощь его группе не нужна. Через две-три минуты боя из "свалки" ревущих истребителей вывалились две горящие машины - это были "фокке-вульфы". А мы, энергично маневрируя в сплошном зенитном огне, продолжали караулить тех, кто еще попытается улизнуть.
Минут через пять я услышал голос Федорина:
- "Тридцать третий"! Наверху чисто, работайте спокойно. Я мельком взглянул на часы. Оставалось еще минут десять
блокады, но как они долго тянулись в этом огненном аду! Учитывая обстановку, я подал команду:
- "Соколы", поднять эшелон до двух пятьсот! Я - "Тридцать третий"!
Это был не страх за себя. Рисковать летчиками в сплошном зенитном огне не было смысла. Тем более что наши ударные силы уже подлетали к порту и взлет какой-то пары "фокке-вульфов" уже ничего не мог изменить. Но "фокке-вульфы" и не пытались взлетать. А когда наши бомбардировщики и штурмовики, нанеся удар, начали отходить, из одного большого ангара вырулил четырехмоторный самолет и начал разбег для взлета.
"Ну, ловкач! Видимо, под шумок решил проскочить на бреющем южнее Либавы", - подумал я, наблюдая за взлетающим "кондором".
- "Ноль шестнадцатый"! (Позывной Шестопалова.) Видишь, взлетает большой?
- Вижу. Я - "Ноль шестнадцатый", атаковать?
- Только за зоной огня, над озером.
- Вас понял, - зазвенел в наушниках голос Шестопалова. Четверка Ла-5, теряя высоту, погналась за удирающим
"кондором", видимо до предела набитым офицерскими чинами. Через три минуты последовал короткий доклад Шестопалова:
- "Тридцать третий"! Я - "Ноль шестнадцатый", большой горит на земле, пятьсот метров от берега. Возвращаюсь.
- Молодец, Коля! - ответил я без позывных.
Вскоре все наши самолеты приземлились на своем аэродроме. Техники начали осмотр и подготовку к повторному вылету, а мы, летчики, сели в большой курилке передохнуть и накоротке разобрать ход боевого задания.
То, что фашистские летчики после нашего ухода начнут перелеты на запад, меня мало беспокоило. Их ожидали несколько патрулирующих над морем групп нашей истребительной дивизии.
Закончив разбор, я поблагодарил летчиков за успешные действия, а капитану Федорину сказал:
- Предстоит еще один вылет на блокирование аэродрома, подберите группу в составе двадцати четырех самолетов. Поведете ее вместо меня, а я восьмеркой слетаю на перехват в море.
Перед вылетом группы Федорина на блокирование аэродрома в Либаве, штаб полка получил срочное сообщение штаба ВВС флота - "8 мая на рассвете несколько групп ФВ-190 на малой высоте с аэродромов Курляндского полуострова улетели на запад и взяли курс на Гамбург. Многие летчики из-за навигационных ошибок и тумана совершили посадки в Дании и Швеции. Все пилоты арестованы и будут переданы советской стороне".
Прочитав сообщение, я дал дополнительное указание капитану Федорину:
- При подлете к аэродрому противника набрать высоту 2750 метров. Если в воздухе прикрытия аэродрома не будет, то взлетевшие самолеты атаковать за зоной зенитного огня.
- Спасибо, товарищ командир, за информацию, - четко сказал Федорин и добавил: - А я думал, что мы сегодня дадим им прикурить.
- Я думаю, Толя, мы за эти годы эту задачу все время хорошо выполняли. Вылетайте, но смотрите в оба глаза, понял?
Более десяти боевых групп вылетали на перехват удирающих на запад воздушных пиратов. Девять машин сбили. Все они, до предела загруженные фашистским офицерьем, пытались уйти в Швецию, а оказались на дне Балтийского моря.
Последних в войне стервятников, как и в прежних боях, уничтожили самые отважные "старики" и молодые гвардейцы: Федорин, Бычков, Потемкин, Горюнов, Шестопалов, Макеев, Столярский, Павлюков и Абрамов.
Едва заходящее солнце окрасило морскую даль, я вылетел патрулировать к либавскому побережью. Взору открылась небывалая картина. Из портов Либава, Виндава и просто от берега и от устьев различных рек и речушек, впадающих в море, двинулось бесчисленное множество различных мелких судов и плавсредств, вплоть до моторных лодок и рыболовецких шхун. Видимо, расползавшиеся, как тараканы, фашисты надеялись напоследок спасти свои шкуры - уйти в нейтральную Швецию. Пришлось срочно по рации сообщить на КП дивизии и КП ВВС флота. Сигнал был своевременным. Через несколько минут в воздух поднялись дежурные эскадрильи от двух дивизий штурмовиков Ил-2 и пяти полков истребителей, а с наступлением темноты вышли наперехват торпедные катера, "морские охотники", тральщики. Часть "флотилии" пошла ко дну, остальные сдались и на буксирах были приведены к берегу.
Так закончился мой четвертый вылет, он же оказался последним за войну 589-м. Сообщая по телефону результаты дня командиру дивизии Корешкову, который в это время уже находился на КП авиации флота, я получил необычный ответ:
- Дорогой Василий Федорович, пусть начальник штаба доложит оперативную сводку, а я тебя и всех гвардейцев поздравляю - война кончилась, курляндская группировка капитулировала .
Выполняя последнюю штурмовку почти в полной темноте, я прекрасно понимал, что война кончается, но когда в телефонной трубке услышал слова "война кончилась", спазм подступил к горлу и стало тяжело дышать. Казалось, вот-вот расплачусь, как мальчишка. Положил трубку, несколько минут сидел молча, не зная, что же сейчас делать. Потом вслух сказал сам себе: "Ну вот и пришел ты на край войны - один, без довоенных боевых друзей. Будь она проклята, война!"
Отворилась дверь, и вошли подполковник Панфилов, майоры Ганжа и Николаев, капитан Татаренко. Они так же, как и я, сегодня не ели, наверное, решили поужинать вместе. Я продолжал сидеть, опустив голову, думал: "Объявлять полку сейчас или обождать сообщение Совинформбюро? Им скажу, а остальные пусть лучше узнают из уст Левитана", - и незаметно смахнул слезу со щеки.
- Что, Василий Федорович, умотал тебя денек? - спросил Андреи Фомич Ганжа. - Еще день-два, и враг поднимет лапы кверху.
Я улыбнулся и сказал:
- Уже поднял. - Должно быть, они не сразу поняли, и я громко повторил, глядя в их растерянные лица: - Официально! Капитуляция! Война кончилась.
Какое-то время они стояли молча, ошеломленные, потом, не сговариваясь, бросились обнимать друг друга, а напоследок так меня стиснули, что перехватило дух.
