Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное
18. XI.1928
Но и теперь, возвратясь из госпиталя, Ирина стала усиленно и с любовью шить и собирать для своего маленького, доставала деньги, покупала шерсть для вязания и с нетерпением ждала, когда ее госпитальные приятельницы кончат начатые вещи. «Мне уже хочется начать играть в куклы. В этом вся моя радость», — пишет она. Большую моральную поддержку в это время ей оказала ее мать, которая уже работала, и днем ее не было дома. «Мне очень без нее скучно, — пишет Ирина, — сейчас она самый близкий, самый необходимый мне человек. Когда она не работала, мы вместе ездили в госпиталь, так что и она уже как-то вошла в эту жизнь. Теперь я ей рассказываю все госпитальные новости. Мне всегда есть о чем с ней поговорить, может быть, просто по-женски. Она больше всех из всей семьи ждет и любит моего ребенка».
Кончался восьмой месяц ее беременности, а самочувствие ее становилось все хуже в связи с увеличением в анализе ацетонов. 5 марта Ляббе признал положение очень серьезным и потребовал, чтобы она лежала в госпитале до родов. «Когда я сказала мамочке, — записывает она, — она заплакала. Да и могло ли быть иначе. Так обе и плакали. И мне же пришлось ее утешать, уверять, что я бодра и не плачу, что это, в конце концов, не так долго, как-нибудь перетерпим. А какое же «недолго», когда осталось 9 недель! Буду работать для маленького, буду шить распашонки, научусь вязать и свяжу одеяльце. Только бы он был, для него я готова все перетерпеть». Это желание Ирины быть матерью все крепло в ней и, может быть, оно и было главной причиной благополучного исхода.
Никогда я не забуду этих девяти недель! Жена заходила к Ирине в госпиталь по вечерам, идя с работы — на это было получено официальное разрешение, остальные приходили в обычные часы приема (во Франции часы приема каждый день). А вечером, после ужина, когда мы с женой оставались одни и в тишине соседней комнаты ясно чувствовалось отсутствие Ирины, невольная жуть и страх за ее жизнь сжимали сердце. Когда становилось совсем непереносимо, мы с Марусей выходили из отеля и шли гулять. Обыкновенно мы обходили по решетке кругом Люксембургского сада. Эта прогулка за это время стала для нас необходимой нормой. Мы шли, тесно прижавшись друг к другу, думая об одном. Мы знали, что процент благополучия родов в этом случае крайне низок… Выпадет ли на нашу долю этот счастливый жребий?! Изо всех сил мы старались подбодрить друг друга, находили всякие мелочи, чтобы на них построить оптимистические расчеты. Такие моменты все-таки были, и мы возвращались домой успокоенные, с твердой верой и в организм, все же молодой Ирины, и авторитет Ляббе, и в помощь Бога.
В госпиталь мы ходили по-прежнему — Маруся по вечерам, я — на обычные приемы, причем почти каждый день я приносил ей кофе. Обстановка последних дней пребывания Ирины в госпитале была довольно беспокойная. Поступило несколько больных в очень тяжелом состоянии, проходили мучительные ночи, и было жутко, приходя на прием, видеть, как некоторые кровати заставляются белыми ширмами. Но надо сказать, что эти смерти, кажется, производили впечатление больше на посетителей, чем на больных, которые к этим зрелищам как-то привыкают и относятся к ним с философским спокойствием.
У Ирины настроение в эти последние дни перед родами было очень нервное и напряженное: она готова была плакать по самому пустяшному поводу. Чтобы заполнить время, она читала, вязала, интересовалась литературными новостями. Погода стояла весенняя, и она со своими больничными подругами очень охотно ходила на прогулку в маленький садик госпиталя.
За пять дней до родов Юрий, уходя с приема, спросил:
— Как же ты назовешь девочку?
— Наташей.
— А я никак не могу сыну придумать, не знаю, кем он будет.
— А я назову или Игорем или Алексеем.
(Впоследствии этим, вторым, именем будет назван ее внук).
***
19 апреля я, как обычно, пришел на прием и принес кофе. Войдя в палату, я сразу заметил, что ее койка пуста, и понял, что, очевидно, начались роды. Я поставил кофе на столик, а соседки принялись мне объяснять, что она уже в родильной. Я побежал туда. Меня не пустили, и я мог только подойти к растворенному окошку и увидеть Ирину, которая ходила по комнате, корчась и изгибаясь. Мы с нею перекинулись несколькими словами, она, зная, что я поеду к мамочке, просила ее не волновать. После меня пришел Юрий, который пробыл у нее в комнате некоторое время…
Я немедленно поехал в мастерскую и там, среди наших хороших знакомых, сообщил эту новость. Мы с Марусей пробыли дома до вечера, а потом поехали в госпиталь, где в бюро нам сообщили радостную весть, что родился мальчик, что роды прошли очень хорошо и роженица чувствует себя вполне удовлетворительно, что, словом, все благополучно. Не передать те чувства, с которыми мы возвращались домой. Утром, через Юрия, узнали дополнительные сведения: Ирина чувствует себя хорошо, ребенок здоров…
В своем дневнике Ирина потом рассказывала о своих родах с мельчайшими подробностями. Ее настроение выражено в прекрасном стихотворении:
Шепчет ночь, колдунья и пророчица,
Шепчет ночь тревожные слова.
Больше думать ни о чем не хочется,
Но от дум пылает голова.
Синий сумрак в незнакомой комнате,
Смесь теней и шорохов глухих.
И всю жизнь, должно быть, буду помнить я
Эти ночи, мысли и стихи.
Шепчет ночь слова такие страшные,
Припадает к синему окну.
Вот оно — хорошее, желанное,
Свято окрылившее весну.
Только б это сердце не устало бы,
Если б только жизнь не солгала…
Вторит ночи тоненький и жалобный
Детский плач из темного угла.
27. IV.1929
***
1 мая Ирина была уже дома. Мы поменялись комнатами, уступив свою, большую, которую предварительно вымыли и вычистили пылесосом. Началась новая, совсем новая наша жизнь. Благополучный исход наших волнений нашел отклик у всех наших знакомых. Сколько было искренних поздравлений! Жена говорила, что если кто хочет видеть счастливого человека, пусть посмотрит на нее. И все радовались нашему счастью. С величайшей благодарностью вспоминаю я, с какой отзывчивостью знакомые, и даже малознакомые, присылали для маленького пеленки, белье, носильные вещи, прислана была великолепная кроватка (между прочим, она принадлежала сыну одного из великих князей). Этого сочувствия и моральной поддержки со стороны знакомых я никогда не забуду… Дальнейший период жизни Ирины связан, конечно, с ее материнством, которое нелегко ей далось, и которое она склонна была рассматривать как награду, за все ее переживания и неудачи.
