Инга Мицова - История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия)
Дорогой папа!
…Также интересна лекция и по введению в биологию. Читает ее профессор Тонков, у него много работ, он лауреат Сталинской премии. Он нам очень часто говорит о Лепешинской. Говорит, что теперь установлен новый взгляд на деление клеток. Клетка, отмирая, частично превращается в живое вещество, формируются две особи. Происходит диалектический скачок из клеточного состояния в неклеточное.
И читали это с кафедры Ленинградского университета!
Для папы было важно, чтобы в основе лежали принципы диалектического материализма. Как-то, вероятно, после выхода труда Сталина «Марксизм и языкознание», папа рассказывал мне про Марра, известного языковеда, которого громил Сталин. Помнится, что папа упомянул про обращение Марра в восемнадцатом году к ученым, в котором тот предлагал немедленно заняться подлинной наукой, основанной на настоящем материализме, на переходе количества в качество. Это было, несомненно, папино кредо и в его научной работе, и характерно, что он отдавал должное единомышленникам – даже попавшим, как Марр, в опалу. Помню его торжество после открытия Уотсоном и Криком структуры ДНК в виде двойной спирали. Я не очень интересовалась этим, но папа, возбужденный и торжествующий, соорудил мне для показа из бумаги две спирали и рассуждал на тему, что именно это лишний раз доказывает весь ход исторического процесса. Я очень хорошо помню разгоряченное лицо папы, руку, держащую спираль, и демонстрацию, как очередной виток оказывается в том же расположении, но уже выше, а значит – совершеннее. Я отнеслась тогда к этому возбуждению скептически – не поняла, что папа воспринял это как торжество диалектического материализма: ведь развитие именно по спирали – в русле марксистско-ленинской философии.
Слава богу, что научная работа моего папы не была связана ни с генетикой, ни с теоретической химией! И все же доставалось от него и химикам, и за что? Конечно, за теорию резонанса! Вот что он как-то написал мне:
Дорогая Ингочка, я вернулся из отпуска в октябре. Затем началась у нас в институте научная сессия, а параллельно с этим шел мой курс лекционный в академии. На сессии в нашем институте было заслушано 43 доклада. 26 докладов были, так сказать, «павловскими» (постановка и интерпретация), 10 – с мичуринской тематикой, 7 – химических и фармацевтических. Самые отсталые у нас – это химики, они считают, что учение Бутлерова это агитация, а сами теорию резонанса тайком исповедуют. Часть химиков мы уже 5 лет как перевели на рельсы биохимии успешно. Они-то и дают мичуринские постановки и трактовки. Большинство из них участвует в разработке старой проблемы нашего института – проблемы питания. Они изучают сохранение, старение питания и пр…. Нам легче изучать вопрос питания с павловских позиций, т. е. окружающую среду с ее раздражителями, в их количественном и качественном развитии, сезонном изменении и пр.
Вообще, я не думала, что папе удалось сделать в Болгарии что-то выдающееся. Он был послан в Болгарию для внедрения достижений советской военной медицины и внедрил изучение военно-медицинских дисциплин, ознакомил Болгарию с советской медициной, равной которой, особенно в области военно-полевой хирургии, в то время не было в целом мире. Папа был бескорыстен и образован и сделал в то время то, чего никто на его месте сделать бы не смог.
Однако этим его вклад в болгарскую медицинскую науку не исчерпывается. Несомненно, он думал продолжать свои довоенные исследования по токсикологии, но невозможно было развивать эту науку в Болгарии, когда даже в его родной Военно-медицинской академии она существовала под грифом «секретно». Но сейчас я обнаружила, что в конце 1950-х, после первого своего выезда в СССР, папа пишет учебник «Патология, клиника и терапия поражений атомного и химического оружия». В предисловии к этому учебнику сказано:
«Содержание настоящего труда охватывает вопросы двух молодых медицинских дисциплин. Одна из них – военная токсикология – возникла как результат Первой мировой войны, другая – так называемая радиационная медицина – оформилась после Второй мировой войны. Две дисциплины изучают новые и сложные вопросы поражений от химического и атомного оружия и различных их комбинаций.
В основе настоящего труда лежит материал лекционных курсов и практических занятий, преподаваемый студентам при Высшем медицинском институте в Софии, а также часть материалов научных исследований кафедрального коллектива, проведенных в текущем десятилетии и опубликованных в виде коллективных монографий по вопросам поражения фосгеноксимом, табуном и ионизирующей радиацией. В учебной и научной работе использованы данные, почерпнутые из советской литературы и западных изданий».
Я подсчитала: из более чем 200 ссылок, приведенных в конце учебника, есть десять знакомых мне фамилий папиных сотрудников – тех фамилий, которые почему-то осели у меня в голове, и столько же знакомых мне фамилий советских ученых. Множество ссылок есть и на папины работы. Не знаю, как в других странах, но в Китае выказывали большой интерес к его работам, связанным как с облучением, так и с химическими поражениями; эта его книга по защите от радиоактивных поражений стояла в витринах магазинов в Пекине.
На первой странице учебника, который хранится у меня, папиным почерком написано: «На память внуку». 18 января 1960 года в Софии у меня родился сын. За месяц до родов папа мне писал:
Дорогая Ингочка… тебе, наверное, трудно сейчас дышать, пора налаживать дыхание, это самое важное… Из письма ясно вижу: ты не боишься родов. Это очень хорошо…
За полчаса до рождения Сережки папа вошел ко мне в палату. Он сел рядом со мной на стул, в белом халате, накинутом на китель. Вошла сестра:
– Это что такое? Вы как сюда попали?
– Профессор Мицов, профессор Мицов… это его дочь.
Папа принес шоколадку, уговаривал съесть.
– Силы, тебе нужны еще будут силы…
Я что-то ему отвечала. Как только закрылась за ним дверь, внизу у меня что-то лопнуло, живот опал. Я заорала:
– Ребенок? Ребенок? Лопнул?
– Воды отошли! На стол! Быстро! Ребенок идет!
Поддерживая под руки, меня повели в другую комнату. Сережа выскочил пулей. Я умоляла:
– Догоните папу, скажите, что я родила…
Хотела успокоить, была уверена, что он еще не успел покинуть здание. Никто не шевельнулся. Всего за пять, нет – за три минуты до этого врач сказал:
– Она родит к утру.
Папа, вернувшись домой, тоже сказал:
– К утру. Но Ингочка уже заговаривается.
Сережа был крепким, и массажистка, которая приходила каждый вечер, говорила:
