Александр Омельянюк - Возвращение блудного сына
– «Насть, у каждого в жизни есть свой ангел-хранитель. Его цель довести тебя до конца твоего жизненного пути, начертанного Богом. Если ты прислушиваешься к нему, то пройдёшь путь легко, весело. Если же ты всё время вступаешь с ним в противоречия, то будешь также всё время получать шишки. И в итоге всё равно смиришься с его ролью в твоей жизни, станешь покорным и обретёшь душевный покой, в конце концов, передав приобретённую с годами мудрость своим потомкам – детям, внукам и правнукам!» – неожиданно для сестры выдал Платон.
– «Ну, ты, Платон, даёшь! Прям, как проповедник какой-то говоришь!» – выдала Настя неожиданный комплимент брату.
– «Поэтому, люди, слушайте стариков! Если устами младенца глаголет истина, то устами стариков – мудрость и совесть!» – продолжал мудрствовать писатель, отняв у верующей право наставлять других на путь истинный.
На следующий день позвонил и сын Насти – то же верующий Василий, продолживший материнскую тему по поводу божьего наказания.
Платон с молчаливым раздражением выслушал одурманенного фанатично верующей матерью племянника, повторив ему те же, высказанные ранее сестре, доводы.
А тем временем жена Платона наслаждалась культурными достижениями другой веры.
Прибыв в Кёльн ещё в четверг утром, Ксения, после короткого отдыха в доме, под руководством подруги Татьяны приступила к осмотру города и его окрестностей, на что ушёл и весь последующий день.
Они побывали в знаменитом, высотой в 157 метров, кафедральном римско-католическом готическом соборе, занимающем третье место среди самых высоких церквей мира. Более того, с 1880 по 1884 год он вообще был самым высоким зданием мира.
Собор был построен из песчаника и имел светло-песчаный цвет, но меняющий его на светло-жёлтый, даже золотистый цвет при Солнце и на тёмно-серый – от дождя.
Соревнуясь с Францией за величие своих храмов, этот памятник всемирного культурного наследия постоянно достраивался, ремонтировался и реставрировался. Ибо, по давнишней легенде, после окончания его строительства всему городу или всему свету якобы придёт конец.
Кёльнский кафедральный собор был знаменит ещё и тем, что в нём покоятся мощи трёх волхвов, чьи короны и по сей день украшают герб города.
Гуляя по нему, Ксения с Татьяной заходили в многочисленные церкви и слушали рождественские песнопения.
На одной из улиц обнаружили памятник бывшему бургомистру Кёльна, его уроженцу, Конраду Аденауэру, ставшему впоследствии, в возрасте семидесяти трёх лет, федеральным канцлером ФРГ.
Он не принимал идеологии национал-социализма и коммунизма, создал новое немецкое государство ФРГ и блок партий ХДС/ХСС, на который опирался в своей деятельности.
Прослужив на этом посту четырнадцать лет и покинув его добровольно, он восстановил послевоенную Западную Германию. Под его руководством была разработана и принята новая Конституция ФРГ.
Он стал инициатором сближения новой Германии с Францией и со всей Западной Европой, проповедуя социальную рыночную экономику.
Христианин-идеалист, Конрад Аденауэр был волевым и энергичным политиком авторитарного стиля, но в то же время он был и гибким прагматиком, бережно относящимся к имеющимся кадрам.
В субботу, на этот раз в полном кадровом составе, с Виталием за рулём, они съездили в окрестности города, а на пути к Бонну остановились у Замка Дракона (Драхенбург), по которому бродили долго и с удовольствием.
Последующие дни Ксения опять провела в Кёльне, изучая город и его достопримечательности.
И лишь в четверг, пятнадцатого, состоялась новая поездка втроём на машине. На этот раз в голландский город Рурмонд.
Наконец, в субботу, 17 декабря, втроём направились в Париж.
Добрались относительно быстро, за пять часов. Автобаны Германии и Франции донесли их Volvo в Париж к вечеру.
Остановились в дешёвом отеле поблизости от станции метро Jaures, тут же начав своё путешествие по центру города.
А на следующее утро, по просьбе Ксении, прежде всего, посетили парижскую квартиру Кочетов. Поехали на метро, начав свой путь со станции Jaures в сторону станции Stalingrade, и далее через четыре остановки выйдя на пятой – на станции метро Blanche.
Поднявшись со станции метро на одноимённую площадь Blanche, отделяющую примерно треть бульвара Clichy, Ксения с друзьями во всей красе увидела знаменитый Moulin Rouge.
Повернув направо и пройдя по пешеходному переходу к улице Lepic, они снова повернули направо, и пошли вдоль залитых полуденным Солнцем домов, на которые кое-где отбрасывали тени, росшие на бульваре, относительно молодые платаны.
Наконец они свернули в тупик Сите дю Миди. Не спеша поднявшись по его пологому склону, нашли нужный дом.
Уютная небольшая трёхкомнатная квартира на втором этаже понравилась всем. Но ночевать в свободной комнате, имевшей через свою прихожую отдельный выход во двор, они не стали.
Обратно возвращались уже на восток к площади Pigalle, спустившись в метро на одноимённой станции.
Погуляв по Парижу и всё воскресенье, в понедельник утром они отбыли в Брюссель.
Вечером довольные путешественники были уже дома в Кёльне. А через сутки, во вторник вечером, Татьяна на вокзале проводила подругу в Москву.
О своей поездке в Европу Ксения сделала множество фотографий. Она фотографировала даже из окна мчащегося домой поезда.
На этот раз ей удалось сфотографировать и территорию Польши, которую по пути из Москвы она проезжала ночью.
Вид деревенского костёла с усадьбой на фоне заснеженного замёрзшего поля возвращал Ксению к воспоминаниям мужа о детстве его отца на территории Западной Белоруссии, ныне входящей в состав Польши.
Мелькающая за окном поезда обыденность постепенно сводила на нет её восторги от недавно увиденного. А когда за окном чистота и опрятность немецких, польских и белорусских земель сменилась русской бесхозяйственностью и неаккуратностью, мысли её уже устойчиво перенеслись на Москву, на дом, на семью.
– «Как там мой муженёк в гипсе с домашними делами справляется?» – в опять пустующем купе невольно вслух задала она сама себе навязчивый вопрос.
А Платон справлялся, и не только с домашними делами.
После стихотворения «Тандем» он дописал последнее стихотворение уходящего года, завершающее его трёхтомник, даже назвав его соответственно: «Ну, вот и всё!».
Но вот, я сам упал недавно,
И левое плечо сломал.
И инвалидом стал подавно –
И месяц я одной рукой писал.
Хотя пишу я только правой,
Но левой ведь листок держу –
Теперь привязанной, не бравой.
А как упал – я расскажу:
Хожу я с гордой головой.
И редко я смотрю под ноги.
Не мог быть результат иной,
Когда кругом во льду дороги.
«Тебя слишком много – жена говорит –
Собой ты полнеба заполнил!».
Вот потому плечо и болит –
Я сам её слово дополнил.
Меня всегда много везде и во всём.
Меня изнутри как всегда распирает.
Сейчас же хочу я сказать о другом:
О том, что меня иногда угнетает.
Пожалуй, хватит нам о грустном.
Давайте лучше о стихах.
В них часто я писал о … вкусном.
Но иногда и о грехах.
Я очень много записал хорошего,
Чтоб снова Бога теребить: «Ещё!».
Падение к тому же огорошило…
Не буду больше донимать его.
Те времена прошли, хоть недалече.
Пора бы меру знать и такт.
И изменить акценты в речи.
А что писал от Бога – факт!
Свои стихи я сам прочесть хочу.
Но только пусть хоть кто-нибудь поддержит,
(А то я в мыслях слишком улечу)
И в рамках песни тем меня удержит.
Один сказал, что не мастак
В стихах моих он разбираться.
Но тут же: «Всё – сказал – не так!»,
И начал к тексту придираться.
Посредственность везде, всегда
Пытается талант унизить.
В своих стихах его я защищу тогда,
Пытаясь негатива действо снизить.
В стихах моих есть явно рифмы.
Но не увидит это всяк.
Зато всегда им рады… Нимфы.
Словами не бросаюсь… бряк.
В стихах моих нет пошлости и грязи,
Ну, разве, может быть, совсем чуть-чуть,
Когда из грязи кто-то лезет в князи
По головам людей, то я здесь тут, как тут.
Пройти я мимо молча не смогу,
Когда я вижу бескультурье, хамство.
И что-нибудь в ответ я им скажу.
Да, нет! Скорее напишу про чванство.
Те недостойны моего внимания.
Не буду больше я писать о них.
(Невольно начал здесь о них повествование)
А напишу я лучше о других…
Не ровен час на белом свете
Вдруг не окажется меня.
А как же будут мои дети?
И как же вся моя родня?
Вот и «песню» пропел пока всю Вам –
Только часть, что хотел, передал –
Хоть два тома стихов написал я сам,
Но и Богу я славу воздал!
Дарю последнее стихотворение –
Хоть кто-то скажет и: «Не то!», –
Последнее моё творение,
И говорю всем Вам я: «Всё!».
Невольная пауза в работе позволила поэту скопировать и распечатать полное собрание в более тысячу стихотворений объёмом в две книги, в почти восемьсот страниц, которые содержали и до сорока четырёх строк.
