Борис Григорьев - Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России
Прибыв в Петербург, Алексей Петрович успел приобщиться к конфискованной собственности казнённого Волынского. В дележе и покупке на торгах, согласно установленному порядку, приняли участие все: императрица взяла себе породистых ревельских коров, 4 попугаев, 4 кареты, 4 коляски и чан с 216 живыми стерлядями, зять Остермана Василий Стрешнев «отхватил» себе богатый казённый дом бывшего кабинет-министра, Миних — дачу близ Петергофа. Кто-то скупал одежду по дешёвке, кто — вина, кто — мебель. Преемник Волынского, только что прибывший из Копенгагена, как пишет Курукин, «обнаружил более высокие запросы: он вывез четыре больших зеркала в позолоченных рамах (за 122 рубля) и ещё два зеркала средних (за 30 рублей)».
К этому времени А.И. Остерман стал рассматриваться в качестве большой помехи не только Бироном, но и самой Анной Иоанновной — правда, по иным причинам. Намечалось сближение России с Англией, вызванное неблагоприятным для обеих стран развитием событий в Швеции. Стокгольм, подталкиваемый Парижем, стремился к военному реваншу и пересмотру Ништадтского мира 1721 года. Поэтому Лондон предложил Петербургу союз, но Андрей Иванович, несмотря на усердные старания английского посланника в Петербурге Эдварда Финча, тянул переговоры, явно уклоняясь от решительного шага. С прибытием Бестужева в Петербург и появлением слухов о его назначении новым кабинет-министром Финч воспрянул духом. По информации английского посла в Копенгагене Тидлея, Бестужев-Рюмин был положительно настроен в пользу англо-русского союза.
ВЗЛЁТ, ПАДЕНИЕ И СНОВА ВЗЛЁТ
В Петербурге накануне празднования Белградского мира появился странный француз итальянского происхождения — бывший посол Франции в Берлине, где он активно противодействовал интересам России. Он удивил всю столицу своим пышным въездом, но не имел с собою верительных грамот, хотя и называл себя послом. Звали француза Иоахимом-Жаком Тротти маркизом де ла Шетарди. Зачем приехал это лощёный, любезный и изворотливый, как уж, европеец? Никто не мог ответить на этот вопрос — даже умнейший и проницательнейший вице-канцлер России Андрей Иванович Остерман, заведовавший внешними делами империи.
Ответ содержался в записке о положении России, представленной Лалли, французским дипломатическим агентом Франции и современником Шетарди, главе внешнеполитического ведомства Франции кардиналу А.Э. де Флёри (1653–1743).
Лалли писал:
«Я не могу дать более простой и в то же время более верной идеи о России, как сравнив её с ребёнком, который оставался в утробе матери гораздо долее обыкновенного срока, рос там в продолжение нескольких лет и вышел, наконец, на свет, открывает глаза, протягивает руки и ноги, но не умеет ими пользоваться, чувствует свои силы, но не знает, какое из них сделать употребление. Нет ничего удивительного, что народ в таком состоянии допускает управлять собою первому встречному. Немцы (если можно так назвать сборище датчан, пруссаков, вестфальцев, голштинцев, ливонцев и курляндцев) были такими первыми встречными. Венский двор умел воспользоваться таким положением нации, и можно сказать, что он управлял петербургским двором с самого восшествия на престол нынешней царицы…» И в конце записки вывод: «Россия подвержена столь быстрым и столь чрезвычайным поворотам, что выгоды Франции требуют необходимым иметь лицо, которое было бы готово извлечь из того выгоды для своего государства».
И этим лицом французский визави Остермана, кардинал Флёри, выбрал маркиза Шетарди. Именно Шетарди должен был освободить Россию из объятий Австрии. Россия, по мнению Версаля, стала играть в европейских делах слишком важное значение — пример решения польского вопроса, в котором Франция благодаря вмешательству России потерпела жестокое поражение, был перед глазами, и предоставить Австрии пользоваться великолепными русскими солдатами было бы просто грешно. Нужно, чтобы русские солдаты служили интересам Франции. В инструкции Шетарди так и было написано: «Россия в отношении к равновесию на севере достигла слишком высокой степени могущества… и союз её с австрийским домом чрезвычайно опасен».
Инструкция давала знать, что всё, что делалось, например, французами в Швеции, было направлено на то, чтобы держать Россию под постоянной угрозой со стороны шведов и одновременно ослаблять участие России в союзе с Австрией. А далее прямо говорилось о том, как решить главную задачу, поставленную перед Шетарди: для этого нужно организовать в России государственный переворот. Ставка должна быть сделана на недовольство исконно русского дворянства иностранным засильем. «Теперь король (Людовик XV. — Б. Г.) не может иметь верных подробностей об этом положении, но, припоминая незначительность права, на основании которого герцогиня курляндская взошла на русский престол мимо принцессы Елизаветы и сына голштинской герцогини, трудно предполагать, чтоб за смертью царствующей государыни не последовали волнения». Маркизу предстояло изучить «подробности» положения России 1739 года, узнать о состоянии русских умов и положении русских фамилий, об их отношении к Елизавете Петровне, о значении голштинской партии, о настроениях в гвардии и армии, — одним словом, узнать всё, что необходимо было для организации переворота.
Вот какой человек появился в Петербурге в конце царствования Анны Иоанновны. Именно он должен был действовать в духе тех мечтаний и упований, которым в это время предавались также и в Швеции. Встаёт вопрос: если бы не было Шетарди, как сложилась бы карьера Бестужева-Рюмина-младшего? Видно, судьбой было предназначено сойтись этим двум людям в одно время и в одном месте.
Будущий соперник Шетарди А.П. Бестужев-Рюмин в чине тайного советника, полученного 25 марта 1740 года, появился в Петербурге в июле 1740 года. Царица Анна Иоанновна уже тяжело болела. Первое время ни Э.Й. Бирон, ни царица о причинах его вызова ничего не говорили. В воспоминаниях Иоахима-Жака Тротти маркиза де ла Шетарди на этот счёт содержится следующее объяснение: Бестужев, как и только что казнённый Волынский, пользовался репутацией человека честолюбивого, безудержно следующего своим влечениям, так что многие предсказывали ему столь же трагический конец, какой выпал на долю Артемия Петровича. Но Бирон якобы уже не хотел отказываться от своего выбора, потому что многим при дворе было уже известно, что Бестужев должен быть назначен новым кабинет-министром.
Ситуацию наверху довольно чётко уловил австрийский посланник Петцольд: «…Ничего определительного невозможно предугадать, но во всяком случае верно, что развязка недалека. Прежде всего нет сомнения, что настоящими недоумениями воспользуется господин Бестужев и утвердится ещё больше в милости герцога…»
