Юхан Пээгель - Я погиб в первое военное лето
Честно говоря, мы действительно могли вызывать подозрение. На некоторых из нас были еще прежние армейские брюки солдатского сукна, на всех крепкие юфтевые сапоги со шпорами, совсем другие ремни и патронташи, но что главное - мы говорили на чужом языке. Может быть, совсем уж за немцев нас не приняли, но сильно заподозрили, что собираемся дезертировать.
Дорога была такая немыслимая, что лязгали зубы. Разговаривать между собой нам запретили. Капитан Рулли посмеивался про себя, он был уверен, что недоразумение сразу выяснится. Его задержали на какой-то боковой улице, когда он подошел к пограничнику и спросил, не знает ли тот, где находится провиантский склад армии. Какой-то бестолковый офицер в странном мундире, хотя и свободно, но с акцентом говорящий по-русски, интересуется местонахождением армейских складов, - его сразу же обезоружили.
Мы протряслись километров двадцать, пока нам навстречу не попалась такая же полуторка. В ней, между ящиками с боеприпасами, сидел офицер, на петлицах у которого поблескивали четыре шпалы. Увидев нас, он сразу же постучал по крыше кабины. Машина остановилась. Жестом он остановил и нашу.
- Куда вы везете моих людей? - отнюдь не дружелюбно закричал он на конвойного офицера, сидевшего в кабине нашего грузовика.
- Подозрительные эстонцы, везем в Дно, в наш штаб, товарищ полковник, ответил тот.
- То есть как подозрительные? Я этих командиров знаю. Что вы делаете! Ни с того ни с сего увозите немногих уцелевших в моем артиллерийском полку людей! Их же разыскивают, вы дезорганизуете действия войсковой части! Вам что, неизвестно, что этот участок фронта удерживают эстонцы? Вы что, в самом деле их раньше не видели?
Мы слушали, навострив уши. Это был полковник Никифоров, начальник штаба дивизии.
- Немедленно разворачивайтесь и везите людей обратно! - скомандовал он.
- Я не могу выполнить вашего приказа, - ответил командир пограничной охраны, - потому что я вам не подчиняюсь. Должен согласно приказу препроводить их в свой штаб.
- Безобразие! - сказал полковник. - Хорошо, я позвоню вашему начальнику, - потом, обращаясь к нам: - И сообщу в полк.
Машина ушла.
И мы поехали, только в противоположном направлении.
Лица у конвоиров несколько вытянулись. Вот тебе и бдительность! А нам будто маслом по сердцу помазали, нас похвалили: немногие способные сражаться артиллеристы в дивизии!
Но мы не могли обвинять и пограничников: только вчера в нескольких десятках километров отсюда немцы сбросили десант в красноармейской форме, который лишь к вечеру с большим трудом удалось ликвидировать.
Когда мы прибыли на место, был вечер. Майор, начальник пограничной охраны, извинился перед командирами. Обратно нас повезут только завтра утром.
Капитан Рулли, с самого начала считавший, что все это какая-то чушь, усмехаясь про себя, рассказал майору, тоже, по словам того, служившему в Эстонии, несколько анекдотов. Не знаю, каким уж образом, но между этими историями он успел выяснить, где расположен армейский продовольственный склад.
- Ну, товарищи, подумаем о ночлеге, да и не оставлять же вас голодными, - сказал майор бывшим военнопленным.
Он повел нас за два-три километра в невысокий сосновый лес, в котором и находился крупный склад.
Приятно было смотреть, как этот неуклюжий человек с присущей ему мягкостью уговорил по очереди сперва дежурного, затем начальника, заполнил какой-то бланк, потом этой самой ласковостью покорил кладовщика, а в довершение - и начальника автотранспортной службы.
Результат был таков, что через час мы сидели на сухом вереске под соснами наворачивали консервы.
Тут же, укрывшись шинелями, мы задали храповецкого, а утром машина доставила нас вместе с хорошей поживой консервов обратно в полк.
В ту ночь, когда мы дремали под шинелями, опять зашла речь о немецких листовках. Кто-то сказал, будто сам читал даже на эстонском и латышском: сдавайтесь в плен, дадим вам на три дня провианта и отпустим домой.
- Брехня в чистом виде, - спокойно сказал на это капитан Рулли.
- Кто его знает, - вставил кто-то из ребят, - я ходил в штаб дивизии за почтой, а там один комиссар допрашивал раненого пленного немца. Он спросил:
- Почему наших комиссаров сразу расстреливаете?
- Я про это ничего не знаю, - ответил немец.
- А с другими пленными как поступаете?
- Назначаем им старшего и посылаем в лагерь на работу.
- А как поступаете с эстонцами? - спрашивает комиссар.
- Выдаем на три дня продуктов и отпускаем домой, - ответил пленный. Может, так оно и есть.
- Чистая брехня. Это пропаганда, - сказал капитан Рулли с невозмутимым спокойствием. - Для меня бы хуже и быть не могло, чем с немцами вместе работать. Дважды я с ними воевал: в мировую войну и против ландесвера. Мне-то уж хорошо известно, что они делают с пленными и что они вообще за люди. Ребята, поверьте мне, в эту войну они еще узнают, почем фунт лиха. Увидите, к зиме положат зубы на полку. Россия велика... А листовки - это брехня, издавна известная, на дураков рассчитанная ловушка...
Сказал и на полуслове заснул, будто дома на мягкой постели.
Когда мы утром проснулись, он был уже на ногах и, до пояса раздетый, делал свою знаменитую утреннюю зарядку.
(Разумеется, я никогда не узнал, как Рулли закончил войну. В общем, скромно, как это было в его натуре - майором и кавалером ордена Красной Звезды.
А демобилизовавшись, он пошел председателем в один отсталый колхоз и с годами сделал его таким крепким, что в газетах не раз печатали статьи про Рулли и интервью с ним. Когда он умер, уже пенсионером, довольно старым человеком, много людей в районе пришло на его похороны. И орденов на подушечках впереди траурной процессии было уже несколько.)
25
Сегодняшнее отступление опять вело нас по проселкам сквозь ольшаник, изрытый машинами и колесами обозных повозок и смятый сапогами пехотинцев. Повозки застревали, ребята толкали их и проклинали все на свете. Предвечернее солнце было еще жарким. Жужжали поздние оводы, в зарослях пахло истоптанным сеном, влажной землей, от которой шел пар, и лошадиным потом.
У одного из поворотов дороги на поляне стояла брошенная лошадь. Безжалостно загнанная. Холка - сплошное кровавое мясо, издали были видны торчавшие ребра, правая задняя нога вывихнута или прострелена, потому что лошадь на нее не опиралась. Она понуро стояла, не поворачивая головы, не шевеля ушами. Даже не делая попытки отогнать густой рой мух.
Мы шли в колонне последними. Почему-то самым последним по этой окаянной глине шел Рууди и вслух проклинал войну, отступление и русское бездорожье.
И тут случилось вот что.
