Алексей Зотов - Главный соперник Наполеона. Великий генерал Моро
Моро вызвали в Париж для объяснений по делу Клинглина. Покидая армию 23 фрюктидора, генерал обратился к ней с воззванием, в котором, в частности, говорилось: «совершенно очевидно, что Пишегрю предал интересы и доверие всей Франции…»
На вопрос директоров, почему он так долго не информировал правительство о бумагах Клинглина, Моро ответил: «Уверяю вас, мне было трудно поверить в то, что человек, столько сделавший во имя родины и не имевший никаких причин ее предавать, мог совершить такой поступок».
Эрнест Доде в своей книге «Ссылка и смерть генерала Моро» утверждает, что в своем письме к Бартелеми Моро намеренно изменил дату, которая на самом деле была 19-е фрюктидора, а не 17-е, как если бы Моро, узнав 18-го по оптическому телеграфу о перевороте, прилетел на крыльях, чтобы содействовать победе республики. Однако это утверждение, на наш взгляд, не выдерживает критики. Во-первых, Моро находился в Страсбурге в момент переворота, а оптический телеграф между Парижем и Страсбургом был построен в месяце брюмере VI года (ноябрь 1797 г.); во-вторых, если бы Моро узнал о перевороте 18 фрюктидора, то с его стороны было бы абсурдом писать письмо человеку, низложенному в результате coup d'etat, и, в- третьих, Моро всегда утверждал, что письмо было написано им 17 фрюктидора, а не 19-го, и что только «небрежное написание цифры 7 дало почву для этой ошибки».
Впрочем, сами власть имущие подтверждают дату 17 фрюктидора в письме, адресованном генералу Гошу:
«Исполнительная Директория гражданину Гошу, генерал-аншефу Самбро-Маасской и Рейнско-Мозельской армии Гражданин генерал,
Исполнительная Директория направляет вам письмо от 17-го числа сего месяца, написанное генералом Моро и адресованное гражданину Бартелеми. Из сего вы узнаете, что зашифрованная корреспонденция чрезвычайной важности находится у генерала Моро и что к ней имели доступ генералы Дезе и Рейнье, а также адъютант генерала Моро, имя которого не сообщается, и офицер секретной части, имя которого также не разглашается. Об этом факте известно только вышепоименованным лицам».
Далее, директоры просят Гоша собрать все бумаги, относящиеся к этому делу, и срочно направить их в Париж. Одновременно ему приказано арестовать командира бригады Бадонвиля (этот генерал служил под командованием Пишегрю в 1795 г. и серьезно скомпрометировал себя связями с братьями короля).
Из этого документа следует, что дата в письме оставлена прежней, и мы понимаем, что если бы триумфаторы могли поставить 19 вместо 17, то они бы это сделали. Но здесь обращает на себя внимание другой факт. Из письма видно, что Моро к тому времени уже не является главнокомандующим Рейнско-Мозельской армией. Его армия, переименованная в Германскую, вскоре будет передана под командование Ожеро в знак услуг, оказанных Директории его солдатами-полицейскими в день 18 фрюктидора. Бонапарт, взбешенный таким быстрым возвышением своего подчиненного, откажется приветствовать его и вместо этого отправится на конгресс в Раштатте. Затем Бонапарт настоит на переводе Ожеро в Пиренейскую армию, а Рейнско-Мозельская армия в соответствии с декретом от 4 февраля 1798 г. будет расформирована, так и не подчинившись какому-то Ожеро, который насмехался над ней. Лишенная законного командира, который вел ее к победам, она сочла за благо прекратить свое существование. Но, как мы вскоре сможем убедиться, она возродится вновь и по декрету от 17 мессидора VII года будет называться Рейнской армией. К ней вернется ее прежний командующий, и она узнает новые славные победы.
* * *Вот что говорил сам Наполеон в беседе с доктором О' Мира на острове Св. Елены по поводу событий 18 фрюктидора и связи с ними генерала Моро (цитируется по: О 'Мира Б. Голос с о. Св. Елены. М., 2004): «После Леобена сенат Венеции поступил достаточно глупо, подняв мятеж против французских армий, так как для этого у него не было достаточных сил, и он не мог надеяться на соответствующую помощь со стороны других держав, обещавшую малейшую надежду на успех. В результате всего этого я приказал французским войскам оккупировать Венецию. Там в это время находился агент Бурбонов, граф д'Антрег, о котором, я полагаю, вы слышали в Англии. Опасаясь последствий, он бежал из Венеции, но на пути в Вену у реки Брента (я думаю, что об этом он сказал сам) был арестован со всеми бумагами Бернадотом. Как только было установлена его личность, так сразу же его направили ко мне, поскольку его посчитали важной персоной. Среди его бумаг мы обнаружили документы с его планами и переписку Пишегрю с Бурбонами. Я немедленно приказал Бертье и двум другим офицерам заверить все эти бумаги, опечатать их и направить в Париж, в Директорию, так как они имели важнейшее значение. Затем я лично допросил д'Антрега, который, поняв, что содержание его бумаг стало известно, решил, что нет никакой пользы в том, чтобы далее пытаться что-либо утаивать, и, соответственно, во всем признался. Он даже рассказал мне больше того, чего я мог ожидать. Он посвятил меня в секретные планы Бурбонов, не опустив и имен их английских приверженцев. В действительности информация, которую я получил от него, была столь полной и столь важной, что она помогла мне решить, как мне действовать в данный момент. Она стала главной причиной мер, которые я затем предпринял, и написания воззвания, с которым я обратился к армии. В нем я предупредил солдат армии, что, если это будет необходимо, им придется совершить переход через горы и вновь вступить на землю своей родной страны, чтобы разгромить предателей, которые замышляют заговор против существования республики. В то время Пишегрю был главой законодательной власти. Граф д'Антрег оказался столь общительным собеседником, что я самым искренним образом чувствовал себя обязанным ему, и даже могу сказать, что он почти покорил мое сердце. Он был человеком, обладавшим способностями и острым умом. С ним было приятно вести беседу, хотя впоследствии он оказался негодяем. Вместо того чтобы содержать его в заключении, я разрешил ему свободно гулять в Милане повсюду, где ему вздумается, всячески потворствовал ему и даже не выставил за ним слежку. По прошествии нескольких дней я получил указания от Директории добиться того, чтобы его расстреляли или, что было в те времена одним и тем же, отдали под суд военного трибунала, приговор которого подлежал немедленному исполнению. Я написал Директории, что он представил весьма полезную информацию и не заслужил столь неожиданного поворота в судьбе. И, наконец, что я не могу выполнить указания Директории, если же Директория настаивает на его расстреле, то она должна сделать это сама.
