Алексей Зотов - Главный соперник Наполеона. Великий генерал Моро
Но вернемся к нашему герою. Ведь он тоже пострадал от переворота, а его имя, хотя и косвенно, но было связано с Пишегрю, а, следовательно, и с неудавшимся coup d'etat.
В этой связи второе подозрение в измене Моро историки относят к весне 1797 г., когда ему удалось перехватить секретные документы одного австрийского генерала. 23 апреля в Оффенбурге, накануне подписания соглашения о прекращении огня, генерал Ферино, командир одной из частей армии Моро, захватывает обоз и багаж Клинглина. Многочисленные бумаги, содержащиеся в сундуках этого английского генерала, находящегося на австрийской службе, Моро отправляет в Страсбург — к Дезе, где последний лечился от раны, полученной в недавней кампании.
Дезе провел тщательную инвентаризацию всех документов и отобрал ряд писем, которые его заинтересовали. Узнав об этом, Моро поручает Дезе расшифровать загадочные послания и с этой целью направляет ему в помощь генералов Рейнье и Андреосси.
Клинглин (по свидетельству английского полковника Гре-хэма, был генералом на французской службе до революции) отвечал за секретную корреспонденцию австрийской армии. Он обратился к своей племяннице, баронессе Рейх, урожденной Беклин, с просьбой систематизировать и классифицировать эти бумаги, так неосторожно оставленные в обозе первой линии и поэтому захваченные французами. Документы принадлежали двум адвокатам из Страсбурга, агентам принца Конде — неким Демуже и Фенуйо, на самом деле работавших на графа де Монгайара и Фош-Бореля, прусского букиниста из Невшателя. Кроме того, при расшифровке всплыли имена небезызвестных английских агентов Уикхэма и Крауфорда, ответственных за финансы роялистов. Расшифровка писем показала, что адресаты скрывались под псевдонимами. Так, баронесса Рейх называлась Диогеном; Демуже был Фуре; Фенуйо — Робер; Монгайар — Пино; Фош-Борель — Луи; Уикхэм — Блюэ; мадемуазель Зед или баптист — Пишегрю; Моро — новобрачная; Люмьер — австрийцы и так далее.
В этой связи интересен документ № 110, в котором сообщалось: «У меня в гостях был баптист. Он очень заинтересован в Люмьерах…» В другом письме Фуре — Клинглину из Плобсхайма 5—6 сентября 1796 года говорилось, что мадемуазель Зед активно пытается дестабилизировать положение французской армии в Германии. Так, обедая с двумя генералами, прибывшими из Безансона, она произнесла: «оборона этих постов (Кель и Юнинг. — А. 3.) весьма интересна и что новобрачная будет их защищать так же, как и вы, если правительство выделит ей средства».
Или вот еще: «Уходя, мадемуазель Зед рассмеялась, крепко пожала мне руку и сказала, как бы отвечая на все вопросы: “Будьте спокойны! Положитесь на меня! Я сделаю все как надо. Я знаю французов…”»
Тщательное изучение бумаг привело к выводу, который поразил Моро — его бывший шеф, генерал Пишегрю, состоял в тайной переписке с главарями эмиграции, предав тем самым идеалы революции.
«Что делать? — задавал себе вопрос Моро, — выдать своего бывшего командира и друга?» «Да! — отвечал разум. — Нет!» — говорило сердце. Взвесив все «за» и «против», Моро решил промолчать. Его молчание продолжалось вплоть до переворота 18 фрюктидора (4 сентября 1797 г.). Именно в этот день, узнав о провалившемся роялистском путче и падении Пишегрю, Моро направляет все бумаги одному из директоров — Бартелеми, снабдив пакет сопроводительным письмом, датируемым двумя днями ранее, как полагают некоторые историки. Почему Моро выбрал именно Бартелеми, а не Барраса или другого члена Директории? Дело в том, что этот выбор указывает на симпатии, которые испытывал генерал к наиболее образованному, тактичному директору-дипломату, стоящему у власти, взгляды которого были близки взглядам Моро. И, хотя Бартелеми был сторонником конституционной монархии, а Моро в тот период ратовал за президентскую республику, тем не менее их подходы к новой форме правления во многом совпадали. Вот почему генерал решил обратиться к наиболее умеренному директору, с которым он уже встречался ранее и которого знал лично, за советом помочь ему выйти из щекотливого положения, не оставлявшего иного выбора: либо выдать друга, либо промолчать, что равносильно предательству. И Моро написал:
«Страсбург, 17 фрюктидора V года
Генерал-аншеф
гражданину Бартелеми
Уважаемый директор,Уверен, вы помните, что в ходе моей недавней поездки в Баль я докладывал вам, как при форсировании Рейна нами был захвачен фургон генерала Клинглина, в котором мы обнаружили порядка 200—300 писем из его корреспонденции… Сейчас занимаются их дешифровкой, что отнимает массу времени… Я принял решение не придавать огласке это дело, имея в виду, что, во-первых, заключив мир, республика оказалась вне опасности и, во-вторых, эти документы могли бы послужить доказательством против весьма ограниченного круга лиц, так как в них не было указано ни одного имени…
Однако, видя, что во главе партий в настоящее время стоят люди, которые могут нанести вред нашей стране, а ими руководит человек высокого ранга, наделенный огромными полномочиями, и упомянутая корреспонденция серьезно компрометирует его, наделяя функциями будущего претендента, я счел необходимым вас проинформировать и т.д…»
К сожалению, Моро выбрал неудачный момент, и адресату не суждено было получить это письмо. В ночь с 17 на 18 фрюктидора генерал Ожеро с 12 000 солдат окружил советы, аннулировал выборы в 49 департаментах, восстановил революционные законы и без суда и следствия объявил о высылке в Кайенну директора Карно, директора Бартелеми и еще 53 депутатов, включая Пишегрю, Порталиса, Буасси д' Англа и многочисленных роялистов. Все они были арестованы преторианцами Бонапарта, услужливо предоставленными в распоряжение Директории главнокомандующим Итальянской армией. Арестованные были отправлены на так называемую «сухую гильотину» — в каторжную тюрьму Синнамари, расположенную в 100 км от Кайенны.
20 фрюктидора письмо Моро к Бартелеми распечатал Баррас, который, прочитав, решил наказать Моро за «позднее предупреждение властей, за выбор предателя в качестве доверенного лица и за непоздравление спасителей родины в связи с провалившимся переворотом». Свои поздравления, кстати, прислали Бонапарт и Гош, вскоре погибший при невыясненных обстоятельствах (герцогиня д'Абрантес в своих мемуарах утверждала, что его отравили за то, что он якобы растратил 800 000 франков из армейской казны, а тот, в свою защиту, намеревался опубликовать документы, изобличающие Барраса).
Моро вызвали в Париж для объяснений по делу Клинглина. Покидая армию 23 фрюктидора, генерал обратился к ней с воззванием, в котором, в частности, говорилось: «совершенно очевидно, что Пишегрю предал интересы и доверие всей Франции…»
