Лестер Хемингуэй - Эрнест Хемингуэй. Обреченный победитель
В тот день произошла ссора между Эрнестом и Бэконами. После за кроликов надлежащим образом заплатили. Ни в то время, ни после я совершенно не понял, почему меня сурово отругали. Голос Эрнеста звучал низко и был холодным от злости.
– Ты понял меня, малыш? – Он пристально смотрел на меня, и я кивнул. – Если ты когда-нибудь еще раз скажешь кому-нибудь то, что ты где-либо видел, слышал или догадался, что я что-то сделал, если ты только посмеешь, я сотру тебя в порошок, понял? – Он показал свои кулаки, и я снова кивнул.
Много лет прошло, прежде чем он полностью изменился. Одну-единственную вещь я действительно понял в то первое послевоенное лето. Эрнест был в возбужденном состоянии, и пребывание в кругу семьи не приводило его в равновесие.
Глава 3
То первое лето, проведенное в Северном Мичигане после пребывания наедине с самим собой на границе жизни и смерти, было временем его личного триумфа и унижения, временем неистового душевного напряжения, волнения. Эрнест совершал в одиночестве пешие прогулки по лесам. Наслаждался благоуханием сосновых иголок и свежескошенного сена, любовался лежащей в листьях папоротника только что пойманной им форелью и звуками коровьих колокольчиков, далеко разносящихся в спокойном вечернем воздухе. Он был подобен зверю, вернувшемуся в места, где он вырос, и убедившемуся, что все осталось таким, каким он сохранил в своей памяти.
Строгие родительские ограничения остались в прошлом, хотя мать и отец полностью не осознали этого факта. Эрнест, бывший лейтенант Красного Креста, был наделен особой индивидуальностью. Как бывший корреспондент газеты и офицер, участвовавший в военных сражениях и получивший ранения, Эрнест жил более глубокой внутренней жизнью, нежели его друзья. Он иногда пребывал в дурном настроении, словно еще не решив, как с этим бороться. Он еще раз выступил перед группой граждан в Петоски с воспоминаниями о своем военном опыте. Перед этим он оделся в итальянскую униформу, а затем разрешил себя сфотографировать. Но уже не было того безграничного энтузиазма, как в первые дни после возвращения домой. Больше всего он любил встречаться со старыми друзьями, ходить на рыбалку. Он старался держаться подальше от людей, которые лично не испытали всего того, через что ему не так давно пришлось пройти самому.
Тем летом, в перерывах между рыбной ловлей, Эрнест много писал. Он излагал на бумаге то, что казалось ему важным. Когда лето подошло к концу, он решил остаться и еще на некоторое время посвятить себя этой работе. Раньше он никогда не оставался в Мичигане осенью, когда было лучшее время для охоты, и ему не терпелось насладиться прекрасными осенними штормами, охотой на шотландских куропаток и приближением настоящей зимы на одиноком озере. Практически все из того, что он надеялся получить от уединения, у него было, когда остальная семья уехала в Оук-Парк.
Осенними месяцами в Уиндмере Эрнест много времени работал над своими записями. Но ничто из того, что он написал за те лето и осень, не имело успеха. По той или иной причине каждую рукопись возвращали. Это вдвойне ввергало его в уныние, тем более что наши родители не одобряли выбранный им путь. К счастью, у него были симпатизирующие ему друзья в Петоски. С помощью Эдвина Пэйлторпа Эрнест повстречался с Ральфом Коннэблом, главой сети магазинов «Вулворт» в Канаде. Коннэбл планировал взять с собой молодого Пэйлторпа в Торонто, чтобы обучать своего сына, а когда возникли сложности, Эрнеста стали рассматривать как альтернативный вариант. Это заинтересовало Эрнеста, особенно если бы Коннэбл согласился представить его кому-нибудь из редакции «Торонто стар», где ему хотелось устроиться на работу.
Итак, зимой 1919 года Эрнест и Дач оба прибыли в Торонто, где мистер Коннэбл представил Эрнеста Грегори Кларку, редактору статей в журнале «Уикли стар». Кларк объяснил, в приобретении каких статей газета заинтересована, как за это платят и как нужно подготавливать материал. Это была работа свободного журналиста. В этом качестве Эрнест подготовил газетные варианты статей под своим именем и продал достаточно материала, теперь уже ощутив, что он способен зарабатывать на жизнь. За ту зиму и весну он продал пятнадцать публикаций на общую сумму сто пятьдесят долларов. Статьи публиковались в течение весны, лета и осени. Авторская независимость и зарабатывание денег за свой труд прибавили ему уверенности. Нельзя сказать, что это было замечательно. Но это было лучше, чем пытаться продать журналам то, от чего они в конечном итоге отказывались.
Однако весной 1920 года Эрнесту вновь сильно захотелось побывать в Северном Мичигане, половить форель на натуральную наживку и перехитрить ее на муляже насекомого. Ему было особенно приятно побывать в местах, где, куда ни кинь взор, ты не увидишь ни одного человека. Весна была его самым любимым временем года.
Так он снова вернулся к рекам и бурлящим потокам, лесам и дикой жизни в северной части мрачного полуострова. В это лето его совершеннолетия он открыто выступил в споре против родителей. Обычно в таких поединках все сводилось к ничьей. Обе стороны признавали взаимное непонимание. На поверхности все выглядело гладко. Но в глубине творилось далеко не то же самое, и каждая сторона это осознавала.
Наши родители строили свою жизнь и жизнь своих детей на основе морали Викторианской эпохи, в которой они выросли. Были правила, которые нельзя было нарушить, и надежды, которые обязательно должны были сбыться. Индивидуальность с ее особыми потребностями стояла на втором плане. Если порядок вещей каким-то образом нарушался, самой мудрой линией поведения считалось изящное и благородное притворство, которое именовалось «искуплением». И делалось это в соответствии с законом, церковной моралью и мнением общества.
Мать была честным человеком, но могла темпераментно на что-то реагировать и иногда могла настолько увлечься рассмотрением одной стороны проблемы, что забывала о том, что может существовать и другая сторона. Вероятно, ситуация в Уоллун-Лейк тем летом была бы совершенно иной, если бы у отца не было необходимости возвращаться в Оук-Парк и посвящать своим пациентам большую часть времени. Однако ведущие к расколу отношения, сложившиеся за предыдущие годы, нашли свой выход.
Недооценка семьей начинающих художников и писателей всегда была обычным явлением. Эрнест был единственным из тех, кого я знал, кто, уже показав свой талант, мужество, юмор и искреннюю привязанность к своей семье, был официально изгнан из дому после своего двадцать первого дня рождения. Матери и отцу удалось это успешно провести с достойной внимания солидарностью. Они не только сделали это, но и поздравили друг друга с победой, когда все закончилось.
