Фабио Фарих - Над снегами
Я слышу, как сзади меня говорят о погоде. Для нас погода — это вопрос жизни и благополучного полета. Будет хорошая — мы завтра летим. Будет шторм или туман — мы будем сидеть и ждать.
Я слышу, как кто-то сзади меня спрашивает чукчу:
— Ну как по-твоему, Анчо… какая завтра?..
Некоторое время чукча молчит, очевидно взвешивая в уме одному ему известные приметы, потом слышится его успокаивающий ответ:
— Хорошая будет… Ветер с моря сильный, сильный будет…
Мы все смотрим на бедного чукчу недоброжелательно, как будто бы от него зависело преподнести нам хорошую или плохую погоду. Чукча совсем не ожидал такого оборота дела. Смутясь, он что-то хочет сказать, но, ничего не выдавив из себя, прячется за спины своих товарищей.
Все снова возвращаются в карте. Я также наклоняюсь и слежу за кончиком карандаша, которым Слепнев водит по высоким хребтам и снежным пустыням. Слепнев продолжает:
— Агеенко, как решили, забросим на Колюченскую губу, там нам придется сделать промежуточную базу для посадки самолетов. Значит, окончательно, идем так: мыс Ногликан — озеро Жигун, затем крест Беляка или могила Анкилонов— мыс Ванкарем… Во время полета самолеты все время держатся в поле зрения друг друга. В случае вынужденной посадки одного садится другой… Оружие, запасные части и продовольствие распределяются поровну… Так, ребята? Возражений нет?
У нас ни у кого нет возражений.
Слепнев несколько секунд смотрит на нас, потом на чукчей. Чукчи тоже очевидно согласны с мнением начальника. Они одобрительно кивают головами.
Остановив свой карандаш на Северном мысу, там, где большим крестом обозначена стоянка «Ставрополя», Слепнев добавил:
— Пассажиры будут вывозиться в порядке, намеченном на судне: сначала тяжело больные, потом женщины и дети. Машины должны быть готовы к рассвету…
Все смотрят на нас, механиков, с выражением, которое яснее слов говорит: «Ребята, не подкачай!» Мы с Эренпрейсом глядим друг на друга. У нас мысль одна: «Рассвет не за горами, на аэродром надо сейчас же». А где-то далеко шевелится мысль, которую я сейчас же стараюсь прогнать: «Хватит ли сил?»
НОЧЬ ПЕРЕД ПОЛЕТОМ
Все статьи, подразделы и параграфы устава обращения с моторами, параграфы, которые с такой пунктуальностью исполняются всеми механиками в нормальных условиях, за полярным кругом отодвигаются на задний план. Жестокий климат Севера и боевые условия, когда в твоем распоряжении есть только бортовая сумка с инструментами и сознание необходимости вылета через несколько часов, создали свои жесткие правила. Вы можете или пускать мотор так, как приказывает вам Север, или же можете спокойно сидеть сложа руки, ничего не делать и не иметь никакого шанса подняться и улететь.
Один из параграфов устава гласит: «В целях пожарной безопасности не подходить к самолету с зажженной папиросой ближе чем на пятьдесят метров». Как часто мы вспоминали этот пункт! Что бы сказала пожарная охрана какого-нибудь центрального аэродрома, если бы видела, как мы: пускаем в ход наши двигатели! Я убежден, что от одного только вида, как мы согреваем мотор, у пожарных поднялись бы волосы дыбом, и нас с места в карьер отправили бы на гауптвахту или в сумасшедший дом.
Арктика в корне изменила наше отношение к пункту о пожарной безопасности. Смешно говорить, что можно согреть и запустить мотор при температуре 30–40° ниже нуля, не подходя к нему «в целях безопасности» даже с папиросой ближе чем на пятьдесят метров.
В ту ночь перед первым полетом наш аэродром представлял удивительное зрелище.
Освещенные фонарями, факелами и банками с пылающим бензином самолеты, собаки и закутанные в меха люди производили странное, нереальное впечатление. Большой прожектор с далеко стоящего в бухте «Литке» с трудом пробивает тьму ночи, окрашивая желтым цветом крылья машин, разбросанные вещи и испещренный следами и темными масляными пятнами снег. На всем освещенном пространстве то тут, то там валялись неприбранные после сборки машин веревки, брезент, запасные части и темные! цилиндры бочек из-под горючего. Резкий ветер с моря задувал фонари, и наши уродливые тени, выплясывая какой-то дикий танец, прыгали по земле, по горам накиданных, вещей, взлетели на светлый дюралий самолетов и уплывали в чернильную темноту ночи. Из нас, готовивших машины! к полету, никто не стоял на месте. До рассвета оставалось всего два-три часа, а наши моторы еще молчали… Несмотря на усталость, которая охватывала всех нас, мы работали так, как вряд ли смогли бы работать в нормальных условиях. Нас всех подстегивала мысль, что мы должны вылететь на рассвете. Мы все, начиная с летчиков и кончая коком на «Литке», отлично сознавали, что весь успех нашей экспедиции сейчас зависел только от наших полетов и именно от того, сможем ли мы вылететь завтра на рассвете. На носу была полярная ночь, когда о полетах нe могло быть речи. Мы старались не говорить об этом, но мысль, что на нас форсированным маршем надвигается тьма, неотступно преследовала каждого из нас. И мы спешили, спешили, спешили…
Северный ветер обжигал паши лица и пробирался за шиворот под меха и толстую шерстяную фуфайку. Надетые одна на другую толстые одежды, казалось, не спасали от жестокого холода, но зато связывали все наши движения и мешали работать. От прикосновения к металлическим частям, в которых на нашем самолете но было недостатка, кожа на руках моментально примерзала, словно приклеивалась. Приходилось сейчас же их растирать снегом и прятать в мех, чтобы через минуту вытащить снова.
В нашей работе, так же как и в сборке самолета, усиленно помогали матросы с «Литке». К сожалению тут их рвение и готовность к работе не могли принести нам такой же пользы, как при сборке машин. Они не знали мотора и не могли оказать помощи мотористу. Зато техническую помощь в виде подачи нам инструментов, связи со стоящей сбоку машиной Эренпрейса и крепких выражений, которых мы не жалели по адресу негостеприимного Севера, команда «Литке» оказывала во — всю.
Больше двух часов ревели под картером мотора две паялъные лампы, прежде чем с его блока и труб начал стаивать иней и он постепенно стал принимать свой нормальный черный цвет. За это время я успел проверить управление, элероны, регулирующийся стабилизатор, приборы… Осмотрел и подтянул все гайки и болты. Дюйм за дюймом тщательно прощупал весь бензопровод. обмотанный, для утепления асбестовым шнуром. Кажется, не осталось ни одной детали, которой бы мы «не обнюхали». Придраться нельзя было ни к чему. Но ведь никогда нельзя сказать, в каком ниппеле или шплинте спрятался случай, из-за которого мы могли преспокойно не вылететь или еще хуже—где-нибудь сесть.
