Фабио Фарих - Над снегами
Опять бесчисленное щелканье аппаратов и опять тысячи глаз, желающих как следует рассмотреть советских летчиков…
Пока я возился с самолетом, заправляя его бензином, нас ни на секунду не оставляли в покое репортеры и репортерши. В особенности репортерши. Своей расторопностью они просто нас убивали. Они лазали по всей машине, трогали и стучали по дюралию, словно это был какой-то неизвестный в Америке металл, заглядывали в окна кабины и, как на какое-нибудь художественное произведение, с восхищением смотрели на наши опознавательные знаки:
«СССР-177». Поело того как наш самолет был тщательно изучен и заснят вот всех планах, одна из любознательных леди обратилась ко мне с вопросом, сразу напомнившим мне все анекдоты о «развесистой клюкве».
— Я очень внимательно смотрела в кабину, но нигде но увидела вашего русского самовара. Скажите, может быть, он спрятан под сиденьем?
Их интерес к Советскому союзу был так же велик, как и полное незнание нашей жизни и тех условий, в которых мы живем. Одна почтенная леди, выбрав удобный момент, заалелась румянцем и робко спросила:
— Правда, мне передавали, что у вас в стране меняют жен каждые две недели и браки скрепляют клятвой, положив руки на большую книгу. Книга эта, если не ошибаюсь, кажется, «Капитал» Карла Маркса…
КОНЕЦ РЕЙСА ЭЙЕЛЬСОНА
Из Руби мы вышли яри великолепной погоде, но по телеграфным сведениям отвратительной в Фэрбенксе. На этот раз мы шли уже на трех машинах. Впереди, с телами погибших — Ионг, слева — Гильом и справа — мы.
Сообщение телеграфа оказалось не преувеличенным. После часа полета погода испортилась. Видимость сузилась, и сильно болтало. Смотря на машины Ионга и Гильома, мы видели, как их качало с крыла на крыло. Это же удовольствие испытывали и мы. Так продолжалось до самого Фербенкса.
На аэродроме толпа, количеством, значительно превосходящая Тэллор и Руби.
Первым садится Ионг. Сделав два круга, следуем за ним. После нас — Гильом.
Окруженные толпой, мы вылезаем из машины. Нас представляют мэру города де-Лаверну, потом даме с печальными глазами и двумя мальчиками, которых она держала за руки, про которую мне кто-то уже успел шепнуть на ухо «жена Борланда» и наконец высокому сухому старику — отцу Эйельсона…
Мне тяжело смотреть и на эту даму с печальными глазами, и на высокого сухого старика. Пожимая им руки, мне как-то особенно хотелось передать им сочувствие не только от себя, а от всех нас, летчиков.
В ответ на приветствие Слепнев произнес небольшую речь.
На громадном «Линкольне» де-Лаверна мы медленно двинулись к ожидающей нас гостинице. По всему городу, на всех домах были приспущены национальные флаги. Это была та дань, которую отдавали жители Фэрбенкса своим пилотам и горю близких иx людей…
На траурном ужине старик Эйельсон сказал, обращаясь к нам:
— Я очень хочу, чтобы на гроб моего сына вместе с канадским и американским флагом вы возложили бы флаг своей страны.
Запросив разрешение нашего правительства, мы при громадном стечении народа и торжественной тишине, царившей в большом зале, развернули красный шелковый флаг и покрыли им оба гроба.
Военный караул отдал салют…
МЫ КОНЧИЛИ ПОЛЕТ
Наш полет окончился. По предписанию правительства мы должны были оставить свои машины в Фэрбенксе и уже земным путем проводить тела Борланда и Эйельсона в Сиаттль. Борланда решено было похоронить в Сиаттле, а Эйельсона отправить дальше, на родину, в Северную Дакоту.
То время, что мы пробыли в Фэрбенксе, мы находились постоянно в центре общественного внимания. В нашу честь почти беспрерывно устраивались банкеты и торжественные приемы.
В день отправления тел в Сиаттль при несметном количестве народа оба гроба, декорированные флагами и цветами, под звуки траурного марша медленно понесли на руках к вокзалу. Весь перрон был черен от толпы; казалось, что на нем собрался весь город. Впрочем, если не считать стариков и больных, это так и было на самом деле.
Вагон, в который поставили тела, был весь обвешан траурными и национальными флагами, и особенно бросался в глаза закрывавший почти полвагона ярко-красный флаг нашего Союза.
Поезд плавно взял с места. Скоро остался позади и вокзал, и перрон, и тысячная толпа, стоящая с обнаженными головами. При выезде из города мы услышали мощный звук так знакомых нам моторов. Через зеркальное стекло мы увидели низко-низко три самолета — Гильом, Кроссон и Ионг провожали своих товарищей…
КУРС НА СССР
Мы только что оставила за собой Гавайские острова, и теперь снова кругом открытое море.
Я сижу в нашей роскошной литерной каюте и предаюсь отдохновению. Сильный вентилятор бесшумно гонит поток свежего морского воздуха. Мой костюм состоит из одних только трусиков и туфель.
Наш пароход «Чичибу-Мару», 17 000 тонн— целый плавучий город. Его только что спустили на воду, и мы участвуем в его первом, так сказать, историческом рейсе.
На пароходе весь обслуживающий персонал, начиная с капитана и кончая боем — японцы, но язык господствует только английский.
Маврикия сейчас нет. Он вероятно, как всегда, на верхней палубе лежит, развались на шезлонге. Я же в одиночестве жую банан и предаюсь воспоминаниям. Передо мной проходит бухта Провидения с жестокой пургой, Северный мыс, место гибели Эйельсона и Борланда, Америка и наконец зеленые пальмы Гонолулу. Я вспоминаю праздник цветов на Гавайских островах…
Да, из полярных льдов попасть в страну вечного лета и яркой зелени — дело не совсем обыкновенное. Действительно хочется сказать: воздушные пути неисповедимы.
Note1
Чтобы кончить о пассажирах, я должен сказать, что, несмотря на очень тяжелые условия, в которых пришлось работать Галышеву и Эренпрейсу, на то состояние, в котором находилась машина „СССР-182", задание ими было целиком и полностью выполнено.
