Александр Морозов - Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765
При входе в избушку стоит «каменка» — сложенный из неотесанных больших камней и прочно обмазанный глиной очаг. Вместо трубы — отверстие в потолке, куда уходит дым. Все стены покрыты мохнатой и липкой копотью. Под осень, когда наступают холода, все сидят на полу, чтобы глаза не ел дым, который висит синей пеленой над оранжевыми огоньками, мерцающими в плошке с растопленным звериным жиром. Усталые поморы молчаливы и лишь изредка обмениваются скупыми словами.
Даже в ясный солнечный день в избушке полутемно. Крошечное окошко либо затянуто куском сырой овчины, либо его вовсе не прорубают. Свет проходит через открытую дверь и огромные щели в стенах, которые только на зиму затыкают мхом. После нескончаемого белого дня поморы любили посидеть в темноте.
В летнюю пору на Мурмане солнце не «закатается». Оно лишь уходит к горизонту, краснеет и вновь подымается почти с того же самого места. Но ночь всегда можно узнать по наступающей тишине, плеску и тревожному гомону птиц на отмелых местах, теплому и нежному ветерку с моря.
Судно Ломоносовых приходило на промыслы, когда там уже давно кипела работа. Пришедшие пешком артели «вешняков» принимались ловить треску и палтусину в апреле, когда еще не унесло в океан все льды и даже на южных склонах еще не зеленели мхи и травы.
Летом здесь людно. На тресковый промысел на Мурмане собираются из самых различных поморских мест. Сюда приходят и с соседнего Терского берега Белого моря, и с далекой Мезени. Здесь можно встретить и жителей Колы и Кеми, и староверов из Онеги и Сумского посада, пинежан и разбитных холмогорцев, и молчаливых «трудников» Соловецкого монастыря. Весь этот люд из года в год оседает на одних и тех же становищах и до глубокой осени занят одной и той же работой, требующей большой сноровки и напряжения.
Ловля трески и палтусины производится в океане на неглубоких местах, иногда довольно далеко от становища. По дну океана растягивается на пять или шесть верст «ярус» — гигантская рыболовная снасть, состоящая из нескольких десятков длинных веревок, саженей по сорок. На них на расстоянии трех-четырех аршин друг от друга навешаны «оростяги» — крепкие короткие веревки с привязанными к ним тяжелыми крючками, или «удами». Чтобы ярус держался на дне, употребляют особые грузила, сделанные из простого булыжника, защемленного в сучковатое полено и обвязанного «вичью» — прутьями и древесными кореньями. Там, где спущено грузило или якорь, прикрепляется большой деревянный поплавок с прибитым к нему веником, или «махавкой».
Полторы или две тысячи крючков, навешанных на ярус, преграждают путь прожорливым стаям трески, появляющимся у берегов и жадно хватающим всё, что им подвернется. Наживкой обычно служит мойва, сайка и всякая другая мелкая морская рыбешка, а то и кусочек самой трески или палтуса. «Трясти треску» отправляется на шняках не менее четырех человек. У каждого из них работы по горло. Кормщик управляет судном, стараясь не повредить ярус. Тяглец вытягивает ярус. Весельщик улаживает судно на одном месте, подгребает к ярусу, помогает тяглецу и кормщику. Тем временем наживочник проворно снимает треску и наживляет уды новой наживкой. Сильная и крупная рыба трепещет и серебрится почти на каждом крючке. Палтусов, прежде чем снять с крючков, нередко добивают острогой, так как некоторые экземпляры их достигают пяти-семи и больше пудов. Треску оглушают колотушкой и швыряют в шняку.
Улов бывает так велик, что с одного яруса увозят по две или по три полных шняки. Но иногда ярусы поднимают и пустыми, а то и с оборванными оростягами, без крючков и наживок. Это означает, что рыбу «скусила» шныряющая неподалеку акула. Но бывает, что небольшая акула сама попадает на крючок. Озлобленные промышленники забивают ее насмерть острогами и выбрасывают в море.
«Обобрать» ярус в полторы или две тысячи крючков — дело не легкое, особенно если подымется на море «взводень». Неуклюжую плоскодонную шняку, с высокими набоями из еловых досок, так и подбрасывает на волнах, как щепку, пока поспешно поставленный парус не выровняет ее ход. Иногда поморы, оставаясь в шняке, предпочитают «держаться за ярус», чем пускаться в открытое море, где их может отнести далеко от берега или разбить о луды — каменистые мели.
А на берегу, пока не приспело время снова осматривать ярусы, почти круглые сутки кипит работа. Надо управиться с привезенной рыбой. Недавний тяглец отделяет теперь головы, кормщик пластает рыбу, надрезает ее вдоль спины, вынимает хребтовую кость и все внутренности, наживочник отбирает печень, или «максу», из которой вытапливается жир. Распластанная рыба укладывается по жердинам, положенным на тяжелые бревна, укрепленные на козлах. Рыба провяливается и сохнет на этих жердинах до двенадцати недель. Пойманную треску, кроме того, солят (не вынимая хребтовой кости) в больших земляных ямах, обложенных дерном. Ее укладывают плотными рядами, скупо посыпая солью. Эта рыба — «односолка» — потом еще досаливается при перегрузке на судно.
Юноше Ломоносову был хорошо знаком и другой основной промысел русского Севера — добыча сала и шкур морского зверя.
Большие стада тюленей приходят из Ледовитого океана с ноября, вслед за стаями сайки и наваги, двигающимися в Белое море. Стада тюленей, или «юрова», охраняются молодыми взрослыми тюленями и идут неудержимо вперед. Если в стаде попадается «чреватая утельга» (т. е. беременная самка) и ей приспеет время рожать, то она торопливо выбирается на «припай» (примерзший к берегу лед) или на первую попавшуюся пловучую льдину и, поспешно выкинув плод, устремляется вслед за стадом, бросая на произвол судьбы детеныша. И, как утверждают поморы, если такой «зеленец» не замерзал и ухитрялся, оставаясь без пищи полтора месяца, вылинять на льдине или на берегу и уползти в море, то оставался на всю жизнь неуклюжим большеголовым уродом, «малокорыстным» для промышленников, которые зовут таких тюленей «голованами».
В Белом море тюлени отъедаются и жиреют, а с начала января составляют «залежки», достигающие иногда нескольких тысяч голов. Они лежат на торосах плотной серой массой, колышащейся среди искрящихся и мерцающих на солнце ропаков.
Заприметив залежку, промышленники, крадучись, пробираются к ней против ветра, стараясь преградить зверям путь к краю льдины. И наконец, с гиканьем бросаются на них, бьют гарпунами и просто палками и дубинками, убивают близ карбасов и в открывшихся между льдинами разводьях. Тяжело переваливающиеся тюлени с ревом ползут во все стороны или сбиваются в мятущуюся кучу, стараясь своим теплом и тяжестью проломить льдину.
Зверобои ловко орудуют на скользких и тяжелых льдинах, тут же свежуют набитых зверей, снимая кожу вместе с толстым слоем сала толщиной в ладонь и шире, так что с каждого крупного тюленя набирается от трех до пяти пудов сала, сволакивают шкуры на берег, употребляя вместо саней те же лодки (подбитые снизу полозом и снабженные «пентурами» — палками, вделанными в борта и позволяющими людям впрячься в лодки и тащить их волоком по неровному ледяному полю), а если льды разойдутся при морском отливе, то снова забираются в лодку.
