Фаина Пиголицына - Мстерский летописец
Раскольники не отдавали своих детей в училище православной церкви и, хотя закон запрещал им, устраивали школы на дому, с первых лет жизни уводя детей в раскол.
Многие же крестьяне не учили сыновей от бедности. Егорка Петряев, с которым Ваня сидел в училище рядом и сдружился, исчез, не проучившись и месяца.,
Ваня отправился навестить друга, но не застал его. Отец Егорки, офеня, не бывал дома с осени до июня. Мать оставалась одна с десятерыми детьми, мал мала меньше. Восьмилетний Егорка был старшим.
Ваня поразился нищете этого семейства. По полу плохо протопленной избы ползали полуголые годовалые двойняшки. В грязном тряпье зыбки исходил криком новорожденный. Старшие дети, играя в козанки, не подходили к нему, будто не слыша отчаянного крика малыша. Все вокруг было бедно и грязно.
Мать Егорки, войдя с улицы с ведрами, сказала Ване, что Егорка больше не пойдет в училище, что она отдала его в ученики к иконописцу Пантыкину.
Ваня всё-таки решил повидать Егорку и отправился в мастерскую богатого крестьянина-иконника.
Мастерская была в первом, подвальном этаже большого дома Пантыкиных. Пятнадцать восьми-девятилетних мальчиков обучались в ней иконописи, одновременно батрача на хозяина.
Это были ребята из многодетных бедных семей, часто из тех, в которых много девочек-нахлебниц, а парень — один, старший, и отец с матерью ждут не дождутся, когда он подрастет, овладеет каким-нибудь ремеслом и станет приносить в дом деньги.
В течение указанного в договоре срока (четыре, пять, шесть лет) ученики ничего не получали за свое иконопи-сание, только могли заработать «заурочные» — написать икон, трудясь дома по ночам, больше нормы, установленной хозяином.
Егорку это огорчало больше всего. Он жаловался, что хозяин мало учит делу, больше использует как мальчика на побегушках и лупит за малейшее непослушание, что матери об этом он говорить боится, как бы она не забрала из мастерской. Егорка мечтал стать иконным мастером.
— Вот дал мне хозяин образ святого евангелиста Иоанна Богослова, и буду теперь его рисовать пять месяцев, пока рука не приноровится писать пригоднь? для продажи иконы, — рассказывал Егорка. — Хозяин л нашу мазню продает; хоть и подешевле, а все же ем} набегает; нам же ни копейки не платит.
Ваня был поражен размахом работы иконописцев. Пирамиды «дерев», досок для икон, с полу до потолка стояли вдоль стен мастерской. Ваня подумал, что досками запаслись на весь год, а Егорка сказал, что работы тут на три дня.
В мастерской было полутемно и сыро, сильно пахло левкасом — грунтовкой досок. Посреди комнаты за длинным столом сидело десять взрослых иконников. Стол освещало всего две осьмериковых свечи.
С потолка к самым свечкам были спущены на веревочках пять глобусов — круглых, белого стекла, бутылок с водой. Бутылки, усиливая свет, доносили его до рабочего места иконников, сидящих друг против друга. На столе были расставлены деревянные ложки с красками, горшочки с водой, кисти, яичная скорлупа с яйцом для разведения красок, деревянные циркули…
Ученики, взяв чистую доску, заклеивали имеющиеся на ней трещины клеем и обрезками бумаги, левкасили-грун-товали алебастром, потом еще раз левкасили тем же грунтом, но выполняя работу уже почище. Давали доске подсохнуть, счищали ножом неровности грунтовки, потом стирали влажной тряпкой более мелкие шероховатости и полировали грунт мокрой ладонью. Так доска готовилась к нанесению рисунка.
Дело было отлажено десятилетиями. Изученная до тонкости технология передавалась от отцов к детям, от мастеров — ученикам. И все работали как автоматы: бездумно, часто без умолку болтая, заученно переходя от одной операции к другой.
У Пантыкина писали в основном иконы «расхожие», и работа шла по конвейеру. Мастер-долечник писал, скажем, только руки и передавал икону своему товарищу, пишущему пейзаж. Работа стоила очень дешево, иконы эти тоже продавались почти задарма, едва покрывая стоимость употребленного на них материала.
Другие простые работы — крушинить, олифить, подписать стоили десять — пятнадцать копеек за сто икон, и в День можно было успеть обработать триста — четыреста, а то и пятьсот образов.
Начертание лиц требовало уже большей квалификации, и иконник-личник успевал за день написать только от двадцати до пятидесяти лиц, и каждый лик стоил рубль сорок копеек.
Нанесение серебра требовало особого искусства, потому выполнял эту операцию более опытный мастер и получал за нее еще больше.
Мастерская произвела на Ваню тяжелое впечатление. Вернувшись домой, он рассказал о ней отцу.
— Известное дело, богачи, — сказал он, — об народе не думают.
Голышевы на зиму распустили цветилыциц по домам, потому что по зимам в подвале было холодно и темно.
Теперь картинки раскрашивались «семейственно». Освободившись от летне-осенних огородных дел, расцвечивать картинки усаживались вместе с малолетками хозяйка дома и старшие дочери.
ГЛАВА 6. На пороге новой жизни
В ночь под Рождество Ваня только заснул, как на крыльце их дома затопало много ног, а в дверь громко и требовательно забарабанили.
— Ряженые пришли! Ряженые пришли! — радостно закричали Анна с На-стеной и умоляюще бросились к отцу: — Тятенька, пусти их ради бога!
Александр Кузьмич пошел открывать.
Ваня проснулся, но одеваться было некогда, и он, босой, в короткой рубахе, выглянул из-за заборки, пряча за нее нижнюю, бесштанную часть тела.
С морозным столбом пара в избу ворвались с песнями и криками разношерстно разряженные парни и девки. В руках у одного была посаженная на палку тыква с вырезанными глазами и ртом. Внутри нее была свеча, отчего тыква, как голова, сверкала огненными глазами и ртом. Ряженые пели:
Тетушка, матушка! Хлебца кусочек, Лучинки пучочек, Кокурочку с дырочкой, Пирожка с начинкой, Поросячью ножку Да жарену лепешку.
А парень в вывернутой наизнанку овчинной шубе подступил вплотную к Татьяне Ивановне и забасил:
Не подашь лепешки — Разобью окошки. Не подашь пирога — Разобью ворота!
По обычаю, накануне Рождества резали свинью и, делая студень, хоть одну ногу оставляли для колядчиков-ряженых.
Александр Кузьмич принес из сенцов свиную ногу, а Татьяна Ивановна достала из-под расшитого полотенца еще не успевшие остыть пироги с грибами и подала гостям.
Ряженые стали плясать и кланяться хозяевам, и тон их песен'тут же изменился, стал заискивающе-ласков:
Дай вам, господа, Всего-то, всего! Одна-то бы корова По ведру доила. Одна-то бы кобыла По два воза возила.
Потом коляда так же шумно, как появилась, выкатилась на улицу, чтобы идти в другие дома.
