Александр Горфункель - Томмазо Кампанелла
Сам Кампанелла не раз заявлял о своей преданности католицизму, и мы не собираемся ставить под сомнение искренность этих заявлений. Незадолго до смерти он писал кардиналу Франческо Барберини: «У церкви нет большего защитника, чем я» (25, стр. 406). И все-таки те, кто на деле осуществлял политику контрреформации, те, кто отстаивал официальное истолкование католического вероучения, не считали его своим. Слишком просто объяснять все это недоразумением, завистью, личной враждой, дворцовыми интригами. Если, несмотря на покровительство папы Урбана VIII и кардинала Ришелье, Кампанелла все же пришелся не ко двору католической церкви первой трети XVII в., то, очевидно, церковная иерархия имела достаточные основания сомневаться — не в искренности его заявлений, а в приемлемости его теоретических позиций.
«Обращение» Кампанеллы к христианству было чем угодно, только не возвращением блудного сына. Он идет к церкви и католицизму не для того, чтобы подчинить свой разум требованиям схоластического богословия.
Необходимость новой теологии, так же как новой метафизики, новой философии, всего вообще обновления наук, Кампанелла обосновывает успехами человеческой цивилизации, достижениями эпохи великих открытий. Нельзя ссылаться на философию древних, держаться за философию Аристотеля, писал он в трактате «Против языческой философии» и в «Богословии», в наше время, после того как Колумб открыл Новый Свет, Магеллан совершил кругосветное путешествие, европейцам стали известны новые земли и моря, нравы и обычаи неведомых доселе народов, Коперник создал новую космологию, Тихо Браге и Галилей открыли новые звезды, кометы и планеты, неизвестные древним астрономам, изобретены книгопечатание, артиллерия, телескоп, реформирован календарь (13, стр. 6). Новая физика и новая астрономия настоятельно требуют перестройки и католического богословия (33, стр. 2–8). Таким образом, оказывается, что не наука должна приспосабливаться к традиционной теологии, а теология должна менять свою форму с новыми научными открытиями. Кампанелла высмеивает тех, кто цепляется за древние авторитеты: Августин и Лактанций отрицали существование антиподов — и опровергнуты Колумбом; Фома Аквинский вслед за Аристотелем отвергал жизнь на экваторе — и опровергнут Магелланом, Не та же ли судьба ждет схоластов, отрицающих открытия Коперника и Галилея (39, стр. 10)?
Особенно ясно несовместимость позиции Кампанеллы с официальной линией католической церкви эпохи контрреформации проявилась в постановке проблемы соотношения веры и знания, сформулированной им в виде знаменитой теории «двух книг» — своеобразной модификации средневековой теории «двух истин» (богословской и философской).
Существуют две божественные книги, в которых мы черпаем истину, говорит Кампанелла в трактате «Против языческой философии», — это природа и Писание. Живую книгу природы человек познает с помощью разума и ощущений; познание природы — дело философии и науки. Вторая книга — Священное писание. Она «не лучше» книги природы (33, стр. 22), а лишь «более подходит» обыденному человеческому сознанию. Две эти книги созданы богом с разной целью. Если первая — природа — открывает перед человеческим разумом безграничные возможности познания мира, то предметом второй — Писания — является наставление в нравственности и вере.
Между этими двумя книгами (природы и Писания) нет и не может быть, по мысли Кампанеллы, никакого противоречия. Ибо Священное писание вообще не имеет целью излагать законы природы. «Ни устами Моисея, ни устами Давида не излагал господь строение мира», — пишет Кампанелла в третьей книге своего «Богословия» (48, стр. 156). В Библии не следует искать ответ на вопросы об устройстве мира. «Так как Моисей излагал свою историю грубому народу грубым языком, он описал лишь то, что мог сделать очевидным для его ощущений» (48, стр. 86). Писание «более легко» для понимания, чем книга природы: оно передает нам сокрытое богом, как детям, «человеческим и детским образом, подобно тому как отец невразумительно говорит с ребенком, употребляя уменьшительные слова» (33, стр. 22). «Писание учит людей лишь тому, что относится к их спасению», — подчеркивает он в «Космологии», отвергая попытки противопоставлять тексты Библии новейшим научным открытиям (48, стр. 108–110). Моисей говорит «применительно к людям нашей системы», «в соответствии с нашим пониманием», это метафорический язык, не допускающий буквального истолкования и перенесения в науку и философию (48, стр. 138, 150, 156).
Еще в ранней «Философии, доказанной ощущениями» Кампанелла отвергал ссылку на церковный авторитет в вопросах науки: «Святая же церковь, руководимая святым духом, коль скоро никогда не ошибается, то и не определила ничего (по вопросам естествознания. — А. Г.), ибо это предмет не веры, а науки, о которой она не имеет попечения» (39, стр. 320). И в «Апологии Галилея», отвергая ссылки на Библию в полемике против коперниканства, он подчеркивал: «Христос в Евангелии никогда не спорил о физике или астрономии, но говорил лишь о том, что относится к нравственности и обещанию вечной жизни» (10, стр. 21).
Теория «двух книг» в истолковании Кампанеллы означала принципиальный отказ от согласования научных теорий и гипотез с истолкованием библейских текстов, а стало быть, освобождала научное исследование от подгонки его результатов к теологической доктрине.
Таким образом достигалась полная самостоятельность науки и философии от религии и богословия при провозглашении их глубочайшего единства и согласия. Но согласие это достигалось путем отстранения веры от области научного рационального знания. И сколько бы ни ссылался Кампанелла на постановления церковных соборов, сколько бы ни цитировал мнения отцов церкви, действительный смысл его принципиальной позиции был только один: научное познание мира не может быть подчинено истолкованию Библии, любая система мира, если она основана на наблюдениях и опыте, на рациональном знании, может быть принята. Если что и подвергалось при этом перетолкованию, то не данные науки, а именно Писание.
Если верны наблюдения Коперника и Галилея, писал Кампанелла в своей «Космологии», то «Священное писание должно быть истолковано иначе» (48, стр. 136).
Итак, в принципиальном вопросе о соотношении разума и веры Кампанелла в условиях католической реакции отстаивал полную свободу рационального научного исследования. Чтобы иметь право именовать Калабрийца «философом католической реставрации», необходимо было бы доказать совпадение его позиции с позицией католической церкви и схоластического богословия первой трети XVII в. В действительности не было ничего подобного. Ни Тридентский собор, ни теория и практика церкви эпохи контрреформации не допускали такой свободы научного исследования, которая не заставляла бы научные выводы подгонять под тексты Библии, а допускала вольное истолкование Писания в соответствии с новейшими научными открытиями. Именно поэтому были занесены в Индекс запрещенных книг творения Телезио, Коперника, Патрицци. Во имя теологических истин эпохи контрреформации был сожжен Джордано Бруно. Конгрегация Индекса запрещенных книг, «святая служба» — римская инквизиция, теологи-доминиканцы и иезуиты не приняли концепции «двух книг», предложенной Кампанеллой. Галилей был осужден. Произошло именно то, против чего предупреждал католических прелатов Кампанелла в своей «Апологии»: «Поэтому, если окажется прав Галилей, наши богословы выставят римскую веру на посмеяние в глазах еретиков, ибо в Германии, Франции, Англии, Польше, Дании, Швеции и других странах уже многие жадно восприняли это учение и открытие телескопа» (10, стр. 29).
