Коллектив авторов Биографии и мемуары - Аракчеев: Свидетельства современников
Молодому человеку захотелось на нее взглянуть. Он быстро отворил дверь и встретился с ней лицом к лицу. Глаза ее горели как угли, но смуглые черты рано утратили свою красоту. На ней было шелковое платье и жемчужное ожерелье, чепец прикрывал ее черные с проседью волосы. <…>
Настасья жила в отдельном доме, и многие из посетителей Грузина вменяли себе долгом являться к ней с изъявлением почтения.
Рассказывали, что она мучила Аракчеева своей ревностью и что жутко приходилось от нее молодым ее прислужницам. Раз одна из них, припекая ей волосы, обожгла ее в висок. Настасья вырвала у нее из рук горячие щипцы и ухватила ими губу бедной девушки. Но эти подробности Сухово-Кобылин узнал не в Грузине. Там, как в заколдованном замке, все молчали о его сиятельстве и о Настасье Федоровне или произносили их имена не иначе как с благоговением. Не было никакой возможности узнать от приближенных хозяина дома или от бесчисленной его прислуги малейшую о нем подробность. Сухово-Кобылин был долго знаком с одним адъютантом графа Аракчеева и никогда не слыхал от него ни слова о знаменитом временщике, который требовал прежде всего от окружавших его лиц совершенного на его счет безмолвия.
Зато хозяин знал все, что относилось к людям, у него служившим, и даже к простым его знакомым. Грузине походило на дворец и принимало своих посетителей с царской роскошью и гостеприимством; но каждый из них должен был мириться с мыслью, что ловкие графские шпионы выведают о нем все возможное.
Аракчеев был деятельности неутомимой. Даже во время похода, лишь только армия занимала дневные квартиры, его канцелярию разбирали, и все садились немедленно за дело. От его зоркого глаза не ускользали самые мелочные подробности вверенного ему министерства. На лето он ездил для отдыха в Грузине и вряд ли в продолжение целого дня уделял на отдых более двух-трех часов. Он вставал очень рано и принимался за бумаги. Несколько чиновников, адъютантов и фельдъегерей являлось к нему ежедневно с рапортами из разных мест. Посетители не переводились в Грузине. Иные являлись для того, чтоб полюбоваться его великолепием, и могли тут оставаться сколько душе угодно; другие, знакомые с графом хоть настолько, чтоб иметь право обмениться с ним при встрече поклоном, выжидали назначенного часа, чтоб засвидетельствовать ему свое почтение и поблагодарить его при отъезде за гостеприимство. Те, наконец, которых он знал короче, собирались к нему в свободные его часы и обедали с ним по его приглашению. Вряд ли кто завидовал им. Несмотря на пышность Грузина и на полную свободу, предоставленную его посетителям, казалось, что в самом воздухе присутствует какой-то стеснительный элемент, и становилось особенно неловко при мысли о возможности встретиться с владельцем этого волшебного дворца. Ничто не нарушало заведенного раз навсегда машинного порядка. Часы обеда, чая и ужина были неизменны. На дороге и даже по деревенским богатым улицам аракчеевских сел крестьяне заметали следы, оставленные колесами каждого проезжего экипажа. Но посетители были вольны распоряжаться временем, как желали. Молодежь отправлялась кто на прогулку верхом, кто на охоту, кто на катанье по Волхову, где красовался богато убранный катер, присланный Аракчееву императором Александром. Иные гуляли в великолепных садах, осматривали красивые окрестности, богатство самого дома или собор[105], в котором грузинский владелец приготовил себе заранее могилу у подножия изображения первого своего царственного покровителя, императора Павла.
Современники Аракчеева рассказывали, что своему сближению с Павлом он был обязан следующему обстоятельству. Павел, быв еще наследником, обратился к одному из екатерининских фаворитов[106] с просьбой доставить ему несколько пушек в Гатчину. С этими пушками был прислан великому князю неизвестный артиллерийский офицер Алексей Аракчеев, который и полюбился будущему императору. Незадолго перед тем толковали в петербургском обществе о покушении в артиллерийском кадетском корпусе на жизнь преподавателя математических наук Аракчеева. Избалованные нерадением своих наставников, не привыкшие к серьезным занятиям, кадеты ненавидели этого человека, который первый потребовал от них добросовестного труда и оказывался немилосердным к лени и праздности. Они решились избавиться от него во что бы то ни стало. Все средства казались им законными, и убийство их не пугало. Классная комната была наверху, и к ней вела довольно узкая лестница, которая примыкала к площадке, обнесенной решеткой. Ученики придумали бросить с высоты площадки тяжелый камень на голову Аракчеева в ту минуту, как неумолимый педагог встанет на лестницу. Настал роковой час. Собравшиеся в кучку заговорщики ожидали на неосвещенной площадке появления жертвы. Вот показался Аракчеев. Он перешел пять-шесть ступеней, и камень упал с громом на лестницу. Все было верно разочтено, но в ту минуту, как он отделялся от площадки, Аракчеев сделал шаг назад, чтоб поднять платок, который уронил, вынимая из кармана, и остался невредим.
Сухово-Кобылин, пробывши три дня в Грузине, пожелал перед отъездом проститься с графом, который принял его с своей обычной любезностью и прочел ему короткое наставление о его новых обязанностях. Молодой человек отвечал обещанием исполнять их добросовестно и сел в свою дорожную коляску, которая была вычищена и приведена в блестящее состояние, немало его удивившее; но ему объяснили, что грузинские слесаря и работники обязаны заботиться об экипажах приезжих.
Добравшись до Москвы, он принял команду над своей ротой и с этой минуты имел случай видеть иногда Аракчеева с его подчиненными и следить за возраставшим порядком, введенным им в русскую армию. <…>
При Аракчееве находился постоянно в услужении один из его крепостных, которого он звал, неизвестно почему, Синицей, и под другим именем никто его не знал[107]. Синица всегда стоял или сидел в дверях приемной и пользовался особенной доверенностью своего барина, который любил его и был очень снисходителен к его слабостям. Раз в Шклове, куда была созвана часть нашей армии, Синица обошел артиллеристов, праздравляя господ со своими собственными именинами и потчуя их кренделями и яблоками, за которые получал, разумеется, от кого пять, от кого десять рублей, и, забравши свои сокровища, напился мертвецки пьян. На другой день командиры явились к Аракчееву и увидали с удивлением вывешенный на двери лист бумаги, на котором было записано, сколько каждый из них дал накануне имениннику. Приняв рапорты, Аракчеев сказал им, смеясь: «Прошу вас, господа, быть другой раз не так щедрыми к Синице. Ему было, разумеется, очень весело вчера; но мне-то пришлось уж очень жутко; хотел поручить ему дело, а он лыка не вяжет. Когда он отрезвился, я велел ему записать, много ли он получил от каждого из вас: мне захотелось знать, насколько я кому обязан удовольствием, которым мы оба наслаждались вчера». <…>
