Кристиана Жиль - Никколо Макиавелли
Еще до получения этого письма Никколо обратился с просьбой отозвать его из Франции: скорый приезд посла делает его присутствие там излишним. А семейные обстоятельства — смерть отца и одной из сестер — настоятельно призывали его во Флоренцию. Он уже отчаялся получить отпуск и старался как можно чаще напоминать о себе, чтобы о нем не забыли. Но несмотря на предстоящий — как он надеялся — приезд полномочного посла Флоренции, он продолжал осаждать короля и его советников, в сгущенных красках описывая им причины вполне обоснованных тревог Синьории: армия Чезаре Борджа уже на границах; в Тоскане совершают вылазки капитаны герцога Валентино — известные враги Республики, среди которых Вителлоццо Вителли (брат Паоло Вителли); в Пизе находится Пьеро Медичи, которому покровительствует семейство Борджа.
Людовик XII успокаивал посланца, давая понять, что готов вмешаться, если придется умерить амбиции Валентино, с оружием в руках. «Вы можете спать спокойно», — заверял он Никколо. Роберте подтверждал волю своего господина: «Я получил от Его Величества и от кардинала особый приказ написать монсеньору де Линьи и послу в Риме, чтобы первый уведомил Его Святейшество, а второй — Валентино о том, что Его Величество очень расстроен дошедшими до него слухами, что находящееся в Романье войско может предпринять — при участии некоторых бунтовщиков или без оного — действия, направленные против Флоренции; и что Его Величество никоим образом не намерен это терпеть».
Никколо очень хотелось получить от Роберте копию этого письма. Он был бы удовлетворен, если бы смог представить его Синьории как доказательство успеха, который принесли его усилия. Может быть, тогда начальники по достоинству оценили бы его рвение и талант дипломата, как оценили его талант в составлении бумаг.
Никколо зря беспокоился о своей карьере: не прошло и месяца, как его отправили в Пистойю, раздираемую борьбой двух партий: партии сторонников Медичи, которую поддерживали многочисленные скрытые и явные враги Республики, и партии, сочувствовавшей флорентийской демократии. В Синьории опасались, что эта зараза перекинется на Флоренцию, поэтому необходимо было срочно погасить вражду. Но как? Никколо пришлось трижды съездить в Пистойю — в феврале, июле и октябре, — потому что, едва угаснув, огонь разгорался с новой силой. Превратившись в «мальчика на побегушках», Никколо вместе с тем вырабатывал политику Флоренции, общее направление которой ему, разумеется, указывали, но которую именно его легкое и точное перо переводило на язык инструкций. Он сам потом следил за исполнением их на местах и делал отчет о результатах.
После нескольких неудавшихся попыток посредничества между враждующими сторонами Никколо принял решение, которое почерпнул у Тита Ливия (он уже тогда был уверен в том, что для выбора правильной линии поведения достаточно прислушаться к тому, что говорили римляне): предводителей обеих партий надлежало либо отправить в тюрьму, либо в изгнание. Позже в своих «Рассуждениях…» он признается, что гораздо эффективнее было бы их умертвить, как поступили древние римляне с ардеатами, однако «подобные казни подразумевают наличие определенной силы и величия души» — качеств, неведомых современным ему республикам. В 1501 году Никколо осмеливается лишь ратовать за более энергичные действия, что уже само по себе значило вступить в противоречие с вялой флорентийской политикой, даже если и спрятаться, на всякий случай, под тогой древних римлян. Летом 1502 года, когда возникла необходимость покончить с мятежниками в Ареццо, Никколо вновь обмакивает свое перо в Тита Ливия, чтобы письменно сформулировать решение о безжалостной чистке города. На этот раз он гораздо свободнее выразил свои мысли, поскольку собственноручно составлял решения, но не подписывал их.
Спустя год Макиавелли представил Синьории доклад «О том, как надлежит поступать с восставшими жителями Вальдикьяны», в котором утверждал, что История потому является «наставницей наших поступков», «что мир всегда населен был людьми, подвластными одним и тем же страстям»[19]. В этом докладе он позволил себе открыто и страстно критиковать флорентийскую политику полумер, политику непоследовательную, дорого обходившуюся государству и не дававшую гарантий на будущее; осмелился уверенно противопоставить ей свою теорию политики силы, так как укрепилось его собственное положение в Канцелярии. Он стал в некотором роде правой рукой гонфалоньера справедливости, который в сентябре 1502 года был избран пожизненно, дабы обеспечить ту преемственность политики, которой требовали наступившие тревожные времена.
«Не будем говорить о том, насколько вам могут быть страшны иноземные государи, — пишет Никколо в том же докладе, — а побеседуем об опасности гораздо более близкой»[20] — о Чезаре Борджа.
* * *Сын папы Александра VI стал кошмаром для Италии сразу же после своих первых успехов в Имоле и Форли и победы над неукротимой Катариной Сфорца. Несчастная графиня была привезена в оковах в Рим и томилась в одной из темниц замка Святого Ангела. Затем Чезаре напал на Пезаро, владение другого Сфорца. Потом завладел Фаэнцей, хотя жители ее, подданные Асторре Манфреди, буквально обожавшие своего шестнадцатилетнего государя, поклялись стоять насмерть. Ни Мантуя, ни Феррара не чувствовали себя в безопасности.
Чезаре Борджа, получивший от отца титул герцога Романьи, перекроил карту Северной Италии и при попустительстве Франции изменил соотношение сил и всю политику полуострова. Республики и мелкие итальянские государи замирали от страха перед Борджа. Все боялись нечаянно оказаться на пути урагана, направления которого никто не знал, но все чувствовали, что тот еще не скоро завершит свое движение.
В одном из писем Канцелярии, датируемом весной 1501 года, почерк и слог которого свидетельствуют об авторстве Макиавелли, так говорится о состоянии умов во Флоренции: «Если рассуждать здраво, то следует признать, что в Италии только этот государь вооружен, ибо он сын понтифика, к тому же является другом короля, хозяином Романьи и избранником Неба и Фортуны…» Республике не остается ничего другого, как начать переговоры. Но Чезаре, без согласия Синьории ставший лагерем у ворот Флоренции, знает, что сила на его стороне. Он капризничает, требует для себя свободного прохода через Тоскану, дабы иметь возможность напасть на Пьомбино, что напротив острова Эльбы; требует, чтобы Флоренция не только обязалась не препятствовать осуществлению его предприятия, но и заключила с ним кондотту сроком на три года с годовым жалованьем в тридцать шесть тысяч полновесных дукатов.
