Федор Торнау - Воспоминания кавказского офицера
В день отъезда владетеля сухумский комендант дал обед в его честь, задержавший нас до пяти часов вечера. Когда мы сели на лошадей, небо было покрыто тучами, море волновалось, и ветер дул с большою силой. Накинув бурки и окутав головы башлыками, мы выехали густою толпой на береговую дорогу. Я ехал возле владетеля, окруженного полусотнею своих телохранителей, за которыми следовала конница, собранная из разных мест Абхазии. Погода становилась хуже с каждым часом, ветер усиливался, и дорога исчезала под водой. Волнение заливало ее все более и более, разбиваясь с шумом и пеною под ногами наших лошадей, которые от испуга храпели и только под ударами плети подавались вперед. Наконец двум человекам нельзя было ехать рядом, и наш поезд растянулся в одну длинную нить. Стало темнеть, когда незнакомый человек обскакал нас всех и, сказав несколько слов владетелю, скрылся в лесу. Михаил имел под собою светло-серую лошадь, и мы оба были очень заметны по белым черкесским башлыкам, которых абхазцы не имеют привычки носить, предпочитая темные цвета. Вслед затем Михаил пересел на другую лошадь, переменил башлык и приказал одному из своих людей дать и мне башлык другого цвета, прося меня настоятельно держаться как можно ближе к нему. Все эти предосторожности объяснялись известием, доставленным ему догнавшим нас человеком, будто цебельдинцы, имеющие против него канлу (так называют в горах обычай кровомщения) из-за его телохранителей, намерены убить его, пользуясь темнотою и дурным временем, чрезвычайно облегчавшими подобного рода предприятие. Им нетрудно было вмешаться в число провожавших нас людей, растянутых на чрезвычайно большом пространстве, закутанных в башлыки и не узнававших друг друга, сделать покушение против владетеля, а при случае и против меня, как он сам меня предостерегал, и потом, бросив лошадей, скрыться в лесу, где их никто бы не отыскал в подобную погоду. Долго следовал я за Михаилом, впереди которого ехал на светлой лошади его любимый слуга, хорошо говоривший по-русски и по-грузински, без которого он никуда не выезжал. Ветер обратился между тем в настоящий ураган; крупный дождь бил в глаза и ослеплял нас совершенно. В темноте была видна одна белая пена, мелькавшая под ногами лошадей; брызги воды обдавали меня с ног до головы; я потерял из виду владетеля. Шакрилова уже давно не было возле меня, и мне пришлось ехать между совершенно незнакомыми людьми, обгонявшими меня беспрестанно, не обращая на меня никакого внимания. В одном отношении это было для меня, может быть, и хорошо, но, с другой стороны, ставило меня в самое затруднительное положение: не зная языка, я ни с кем не мог объясниться и не понял бы, чего от меня хотят, если бы кто-нибудь ко мне подъехал. На половине пути между Сухумом и Бамборами дорога огибала мыс, усеянный огромными обломками скал. Здесь море захватило совершенно дорогу; волнение дробилось о камни с громовым шумом; лошадь не хотела идти вперед, подымалась на дыбы и бросалась в сторону; я решительно не знал, что делать, но, всматриваясь в темноту, скоро заметил, что я один бьюсь открыть себе проезд между скалами. Абхазцы исчезали один за другим в лесу, возвышавшемся вправо от дороги подобно высокой черной стене. Я поворотил мою лошадь в ту же сторону, но этого было недостаточно для того, чтобы поправить мое положение. После первых шагов в лесу я заметил, что не выпутаюсь из чащи в подобную ночь. Тут было еще темнее, чем на морском берегу, вой ветра оглушительнее; деревья трещали и скрипели под напором бури; изредка мелькали возле меня, подобно черным теням, конные абхазцы, ехавшие по разным направлениям, каждый из них, зная местность, более или менее предвидел, куда он должен был приехать, а я даже не мог об этом спросить. В эту минуту я решился остановить лошадь и звать наудачу Шакрилова, не имея, впрочем, большой надежды его дозваться. Однако моя попытка не пропала даром: я вздрогнул, почувствовав неожиданно на моем плече чужую руку, и мое первое движение было схватить пистолет, но голос подъехавшего ко мне абхазца успокоил меня, я узнал в нем Кацу Маргани. Знаками он звал меня ехать за собою. Долго мы пробирались по лесу, то под гору, то на гору, местами он вел свою лошадь на поводу, наконец выехали на открытую площадку, посреди которой темнелся балаган, освещенный изнутри редкими вспышками огня. Возле шалаша стояли две лошади. “Хорошо! – сказал Маргани по-абхазски, увидав лошадей. – Владетель здесь”. Столько я мог понять, хотя и не знал языка. Привязав своих лошадей, мы вошли в шалаш и увидали в нем владетеля с одним человеком, которые, нагнувшись над кучею сырого хвороста, усиливались развести огонь. Они нас не заметили, будучи заняты своим делом; да и, кроме того, буря шумела так громко в лесу, что они не могли слышать, как мы подъехали. Тихо начали мы снимать с себя мокрые башлыки и бурки, когда Михаил сказал своему товарищу: “Только раздуем огонь, ты, Якуб, ступай опять в лес собирать наших людей из Лехне и непременно отыщи с ними Т.; он пропадет в эту ночь, не зная языка. Тебе известно, какие молодцы есть между нашими; другой из них не долго задумается попотчевать его кинжалом в темноте; да и концы в воду”. – “Меня не надо отыскивать, я здесь”, – отозвался я на слова владетеля. Неожиданность моего ответа поразила его до того, что он отскочил на несколько шагов и, бледный, вперил блуждающие глаза в темноту, из которой раздался мой голос, пока я не выступил к огню, освободившись от башлыка. Тогда он оправился и задыхаясь проговорил: “Так это вы; как вы сюда попали? Право, я полагал, что вас уж нет в живых и что ваш дух ответил мне; говорят, подобные случаи бывают”. В первые минуты действительно нелегко было объяснить, каким образом нашел я в темную бурную ночь, среди совершенно незнакомой мне местности, охотничий шалаш владетеля, о существовании которого знали только весьма немногие абхазцы. Потеряв в лесу бамборскую дорогу и разлучившись с провожавшими его людьми, сам Михаил и не отстававший от него Якуб отыскали его с большим трудом. Съехались же мы в шалаше самым естественным образом. Каца Маргани знал о нем и повел меня туда, рассчитывая застать в нем владетеля, если буря не позволила ему продолжать путь, или по крайней мере воспользоваться им для ночлега. На меня Каца наехал случайно и, услыхав, что я зову Эмина, понял, в чем дело, и поспешил мне помочь. В ночь собрались к шалашу несколько человек владетельских телохранителей, ветер стих поутру, и на другой день мы прибыли благополучно в Бамборы. Перед нашим выездом из шалаша, приехали сказать владетелю, что два человека из провожавших его абхазцев найдены убитыми на берегу моря. Михаил не сомневался в том, кто были виновники этого дела, и знал, где их должно было отыскивать, да сила его не хватала так далеко. Это были цебельдинцы, о которых я уже говорил, отплатившие за кровь своих родственников, убитых несколько времени тому назад владетельскими людьми. Не отыскав случая или не имея довольно решительности отомстить, как они грозили, самому владетелю, они обратили мщение на двух посторонних абхазцев, которых родственники теперь были обязаны в свою очередь подстерегать цебельдинских разбойников и непременно заплатить им кровью за кровь. Канла переходит по наследству от отца к сыну и распространяется на всю родню убийцы и убитого. Самые дальние родственники убитого обязаны мстить за его кровь; даже сила и значение какого-нибудь рода много зависят от числа кровомстителей, которых он может выставить. Канла прекращается не иначе как по суду, с уплатою кровавой пени, когда враждующие стороны того пожелают. Они могут судиться духовным судом, по шариату, или по адату, произносящему свои решения на основании обычая. По силе шариата все мусульмане равны перед Кораном, и кровь каждого из них, князя или простого землевладельца, ценится одинаково; адат признает постепенное значение различных сословий; и жизнь князя стоит дороже жизни дворянина, имеющего в свою очередь преимущество над простым вольным человеком. По этой причине люди высшего звания предпочитают адат, а низшие стараются подвести дело под шариат. Одно соглашение враждующих сторон передать дело канлы решению шариата или адата порождает столько споров и ссор, что горцы прибегают к суду только в крайнем случае, когда канла угрожает принять слишком большие размеры, или когда весь народ заставляет семейство кончить свою распрю этим способом.
