Тамара Катаева - Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции
Но, вступив в качестве автора – и героя – в литературный контекст, он не может рассчитывать на иное место, кроме как Жененка, взявшегося судить персоналии мировой литературы с точки зрения добродетельного сына, защищающего никого не интересующую честь безымянной мамочки. Е.Б. Пастернак, составитель сборника «Переписка Бориса Пастернака с Евгенией Пастернак», пишет, что Райнер Мария Рильке прервал переписку с Мариной Цветаевой из-за того, что та употребила циничное выражение по отношению к мамочке некого Жененка – наверное, «спать с ней»…
«Письмо Цветаевой не сохранилось, но о его содержании можно судить по цинично откровенному пересказу, который она послала Рильке 14 августа 1926 года. Эгоистическая жесткость этого чувства вызвала строгий отпор со стороны Рильке, оборвавшего после этого свою переписку с ней».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 164.
Переписка оборвалась по совершенно не имеющим отношения к цинично поруганному достоинству мадам Пастернак причинам. Во-первых, 30 декабря того же года, через четыре месяца после получения упомянутого письма, Рильке умер. В августе он был уже предсмертно болен, но в своем действительно эгоизме Марина Ивановна (а если б творческие люди не были эгоистичными и заботились бы только о нас с вами, о чем бы они нам писали? Как бы свою душу перед нами разверзали, если б только о наших житейских делах пеклись?) на его сетования о плохом здоровье внимания не обращала, а Е.Б. Пастернак, например, и на смерть не обратил. Во-вторых, в письме содержались гораздо более напрямую относящиеся к нему (Рильке) слова, к которым он лично, не учитывая ничьих других интересов и чести незнакомых дам, не прислушивался: «Если ты в самом деле, глазами, хочешь меня видеть, ТЫ должен действовать, т.е. „Через две недели я буду там-то и там-то. Приедешь?“. Это должно исходить от тебя. Как и число. И город… Да, еще одно: денег у меня нет совсем <> Хватит ли у тебя денег для нас обоих?» Далее А. Саакянц, не дочь и не племянница, пишет: «На это письмо Цветаевой Рильке ничего не ответил. Любовь, как всегда у Цветаевой, закончилась разминовением».
СААКЯНЦ А.А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. Стр. 467.
Не родственная, но еще более крепкая связь и поклонение – в слове «разминовение», вот и все. В-третьих, сам Рильке, который – человек, а не орудие приструнивания распоясавшихся дамочек, всегда роящихся вокруг видных, талантливых и особенно вокруг входящих в славу и моду женатых мужчин. «У него была потребность жить вполголоса, и потому больше всего раздражал его шум, а в области чувств – любое проявление несдержанности», – с тонкой проницательностью замечал Стефан Цвейг. Он приводит слова молодого Рильке: «Меня утомляют люди, которые с кровью выхаркивают свои ощущения, потому и русских я могу принимать лишь небольшими дозами: как ликер».
Там же. Стр. 267—268.
Марина Цветаева, конечно, сошла с ума от самой возможности переписываться с Рильке и Пастернаком – пусть они никто были не нужны друг другу, но говорить про них все-таки можно было, и она говорила (писала) много, страстно и совершенно несдержанно. Рильке подходил гораздо менее Пастернака для этого жанра, а за четыре месяца до смерти вчитываться в едкие, реальные, имеющие конкретные цели перепалки по поводу чужой жены и сына; знать, что Марине Ивановне тридцать четыре года и все это так далеко от вечности… – возможно, эта часть письма Цветаевой была ему наименее интересна. Но Жененок округляет глаза и многозначительно шепчет: очень циничное выражение – «спать с ней», надо же! Конечно, Рильке прервал переписку из-за такой вульгарности.
«А мне от ее писем часто больно. Значит, ТАКИХ писем не должно быть». Не значит ли это чего-нибудь другого? « … и Марине, и тебе, и мне должно казаться естественным ТВОЕ желание читать мне письма».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 171.
Женя пишет очень чистенько, очень справедливо, и с житейской точки зрения все совершенно так и должно быть, и все мы должны соглашаться с мемуаристами, что Женя была «вровень» с Пастернаком – но лучше все-таки отстранить ее от руления судьбами русской литературы.
Пастернак не хочет играть в поддавки, он хочет, чтобы все было честно. Марина Цветаева – что бы на нее ни было у Жени, не может исчезнуть из жизни или слов Пастернака, если она есть и если он ею дорожит. «Цветаева раскритиковала Шмидта. Ей не нравится, что я дал его, а не себя… »
Там же. Стр. 180.
Женя не отстает, услышав, что Марина Цветаева берется судить Борину работу: «Меня радует, что ей не нравится Шмидт, как лишнее подтверждение враждебности ее облика всему моему существу. „Я <> была страшно рада, что ты перешагнул <> от своей юности (Пастернаку тридцать пять) в зрелый возраст. Сделал самый трудный шаг от эгоистического (без эгоистического Пастернаку никуда) субъективизма, когда во что бы то ни стало насаждаешь свою личность (действительно, где Пастернак, а где – лейтенант Шмидт!) – к широкому, мягкому, где этот руководящий затаенный субъективизм (вы что-нибудь понимаете?) смешивается с большой реальной правдой, со всей сложностью и тонкостью ощущений (уф!). О Господи, как сильно хочу я любить (не пугайтесь – это Женя пишет, потому что Пастернак готов развестись из-за того, что устал воевать с женой, которая его не любит, а Женя высчитала, что за ним – „слава, богатство, известность“, и решила кое в чем принципами поступиться), – до жестокости к окружающему могу я впитывать все кругом, а приносить в одно место. Я поняла, ты думаешь, что я страдала четыре года, потому что не любила. Неправда… “
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 194—195.
«Свой язык» – довольно приторная вещь. «У бога всего много», а у человека-творца – один талант. Марина Цветаева писала свою прозу, имеющую ценность в каждом слове – и отделяла их одно от другого знаком тире. Без них ее прозу и не прочитать. А так – читаешь слово – понимаешь – понимаешь все – понимаешь еще больше – читаешь второе. В какой-то момент (начитавшись больше своих сил) понимаешь, что мыслей во всем этом пропасть, слова подобраны единственные, что они еще к тому же и красивы, как в песне (из какого-то сказочного языка она их взяла?) – и в какой-то момент эта единственно правильная манера письма с тире начинает надоедать. В этот момент хорошо почитать прозу Пастернака. У нее совсем другой графический рисунок – вязь, длинные сложные слова в старомодной форме, никаких тире, будто пишет он по-грузински – рисует фразы, абзацев не видно.
Устаешь и от этого. Упоенье, увлеченье, усилье, освобожденье…
