Ирина Голицына - Воспоминания о России (1900-1932)
Наши летние каникулы подошли к концу. Когда мы уезжали из Ворганова, никто не мог предположить, что мы покидаем наше прекрасное имение, чтобы никогда не вернуться.
В Петрограде наша жизнь протекала как всегда. У меня были уроки танцев, обычные визиты к бабушке и тете Саше, которая жила в том же доме на Спасской. Однажды вечером, когда ушел учитель рисования и я убирала свои рисовальные принадлежности, я услышала, как мои подруги Катя и Сандра шепчутся, упоминая мое имя и имя брата Сандры — Васи Лорис-Меликова. Я прислушалась, и краска бросилась мне в лицо, но я постаралась не выдать себя. Позже Катя открыла мне, что брат Сандры влюблен в меня. Мне он тоже очень нравился. Мне было приятно, когда он приглашал меня танцевать, но, считая себя маленькой и неинтересной и будучи невероятно застенчивой, я боялась признаться в своих чувствах даже себе самой. Я не могла даже представить, чтобы кто-то мог влюбиться в меня. «Вокруг так много хорошеньких девочек, — думала я, — лучше одетых, более взрослых и более искушенных. Какие же шансы могут быть у меня?»
И вдруг я слышу, что именно этот мальчик влюблен в меня! Это сделало меня такой счастливой, что мне казалось, я летаю от радости. Когда горничная пришла за мной, я была радостно возбуждена. Дома я побежала прямо в комнату матери и всё ей рассказала. Она улыбалась и была заинтересована.
Позже она рассказала папе, он рассмеялся и сказал:
— Ну, что же, это хорошее начало.
Ему нравился отец мальчика, оба служили в свое время в Преображенском полку. Я была так счастлива, я ждала наступления субботних дней, когда могла встретить его на танцевальных уроках, и каким разочарованием для меня бывало, если я узнавала от Сандры, что в наказание он опять оставлен в лицее на праздничные дни. Он был озорником, но именно поэтому он нравился мне еще больше. Я ждала уроков живописи по вторникам, потому что на них бывала Сандра, и я могла что-нибудь услышать о нем.
Глава четвертая. РЕВОЛЮЦИЯ
Отлучки отца стали более частыми и продолжительными, потому что Государь больше времени проводил на фронте. Иногда молодой Царевич сопровождал отца, иногда Государь ездил один.
В декабре стало известно об убийстве Распутина в подвале дворца князя Юсупова[30]. Об этом ужасном преступлении было много самых разных и противоречивых предположений. Люди до настоящего времени продолжают строить самые разнообразные версии этого происшествия. Ходили слухи и в том узком кругу людей, с которыми я общалась. Они звонили мне по телефону с вопросами.
— Ну? — говорили они. — Твой отец должен знать все об этом.
И бывали разочарованы, когда оказывалось, что я знаю не больше того, что было в газетах. Это убийство внушало мне отвращение, я беспокоилась о бедной Императрице — как, должно быть, она страдала, какую горечь, вероятно, испытывала по отношению к так называемым «лояльным», из которых кое-кто были ее родственниками. Я была глубоко потрясена этим ужасным происшествием, но, как обычно, держала свои мысли при себе.
Новости с фронта были ободряющими, но в Петрограде ощущалось чувство какой-то неуверенности. Циркулировали слухи о жизни высшего света столицы и об активности врага внутри страны. В феврале 1917 года папа снова был вызван для поездки.
Это было воскресенье. Я сидела с мамой в ее будуаре и собиралась идти в танцевальный класс в губернаторском доме, когда наш дворецкий Губарев вошел и сказал маме:
— Ваше сиятельство, экипаж и лошади готовы, но ехать для вас небезопасно. Я слышал от жандармов, что на Невском баррикады. Это как раз на вашем пути.
Услышав это, моя мама позвонила губернатору и после разговора с ним решила, что мы останемся дома.
Начиная с этого дня, дела шли всё хуже и хуже. Слухи, доходившие до нас, были очень тревожны, и мама беспокоилась, не получая известий от папы. Мы были также отрезаны от Царского Села, где находилась бабушка.
Потом, 2 марта, пришло известие об отречении нашего любимого Государя. Это был тяжелый удар. Мысль о людях, способствовавших этому, наводила на меня тоску. Я не могла, да и до сих пор не могу понять, как они не сознавали, что, рубя сук, на котором сидят, сами рухнут в пропасть. Мы пошли с матерью в домовую церковь, расположенную неподалеку, и впервые на службе имена Их Величеств не произносились. Это было ужасно и грустно, и мы вернулись домой в подавленном настроении.
Потом мы услышали, что Керенский возглавил Временное правительство, и вскоре его люди навестили нас. Они были очень вежливы и сочувственны, но провели обыск во всех наших комнатах и, после того как заглянули в мою, спросили, где находится кухня. К моему величайшему смущению, я не знала, так как никогда ее не видела, и не представляла, как туда пройти. Я знала только, где расположен лифт, по которому поднимали из кухни еду. Я не хотела обнаружить свое неведение и провела офицеров в буфетную, где, я знала, будет кто-нибудь из слуг.
Беспорядки в городе становились все сильнее, одних невинных людей убивали, других арестовывали. Потом до нас дошло известие, что папа в Москве. Кот пошел в кабинет к телефону; к счастью, междугородная линия не была еще отключена. Кот рассказал папе, что происходит в Петрограде. Тот ничего не знал, так как всё, происходящее в Петрограде, держалось в строгом секрете от остальной России. Никто ничего не знал и не слышал, за исключением, конечно, известия об отречении Императора. Папа сказал, что он сейчас же выезжает. Потом нам стало известно, что ему пришлось ожидать поезда до следующего дня и что он был арестован на какой-то станции по дороге. По прибытии в Петроград его поместили в Петропавловскую крепость, где уже содержались другие важные лица.
Мы сначала не знали об аресте отца и ждали его приезда на следующий день после телефонного разговора. Не знали мы также об аресте Государя. Мы увиделись с тетей Татой, она тоже очень беспокоилась, не имея известий о дяде Кире. Потом люди Керенского пришли еще раз и распорядились, чтобы все женщины покинули квартиру, мужчины же должны были остаться — Кот, слуги и жандармы. Маме, Ике, мне, мисс Матсон и двум горничным пришлось искать новое жилье.
Взяв только несколько чемоданов, мы наняли извозчика и отправились на квартиру, нанятую для нас секретарем папы. Извозчик, привезший нас, помог с немногочисленным багажом и уехал. Мы как-то не обратили внимания, что чемодана Ики не хватает, заметили это, только когда начали распаковывать вещи. Это было досадно, так как, помимо вещей, в нем были некоторые драгоценности: броши, браслет и тому подобное. Что мы могли сделать? Никто не заметил номера извозчика, вопрос о поисках пропавших вещей даже не встал — люди стали относиться к воровству как к чему-то естественному. Им внушили, что всё имущество, принадлежащее богатым, будет конфисковано и разделено между бедными. Официальный лозунг гласил: «Грабь награбленное». Так что лучше всего было забыть о чемодане бедной Ики. А я, торопясь упаковать мой, сделала колоссальную промашку, за что упрекаю себя даже сейчас. Самым драгоценным была для меня в то время моя коллекция царских портретов. Я покупала их, где бы ни была, они обычно продавались размером в почтовую открытку. В Ярославле меня уже хорошо знали в лавочке и, не ожидая просьбы, выкладывали все новинки. В Петрограде я продолжила коллекционирование. Свою коллекцию я взяла, но не уложила, за что страшно казню себя, подписанные фотографии четырех Великих княжон, сделанные лучшими фотографами всех времен Boissonas и Egler. Они были подарены моей бабушке, а та дала их мне. Я хранила их в большом конверте с адресом бабушки, подписанном рукой Ее Величества Императрицы.
