Павел Зырянов - Адмирал Колчак, верховный правитель России
Накануне отплытия в Академии наук состоялось заключительное заседание под председательством Константина Константиновича. Присутствовали Толль, Коломейцев и Колчак. Коломейцев ещё раз поставил вопрос о точном определении его прав и полномочий. В результате была составлена коротенькая инструкция, мало что прояснившая.[85]
В тёплый ясный день 8 июня 1900 года «Заря» отошла от пристани на Неве и взяла курс на Кронштадт. «Нельзя сказать, чтобы проводы „Зари“ были особенно торжественны, – с оттенком горечи писал Колчак, – нас провожало небольшое общество добрых и близких знакомых – и только: вообще в Петербурге, не говоря уже про Россию, многие не знали про нашу экспедицию, но так как большинство „интеллигентного общества“ едва ли знает о существовании Новосибирских островов, а многие едва ли найдут на карте Таймыр или Новую Землю, то было бы странно претендовать на иное отношение».[86]
Отплытие в хорошую погоду, говорят, не очень благоприятная примета. И когда «Заря» выходила в море, какая-нибудь несчастливая звезда, невидимая в солнечном сиянии, наверно, посылала ей свои лучи. Но начиналось всё хорошо.
В Кронштадте «Зарю» гостеприимно встретил главный командир порта и военный губернатор города адмирал С. О. Макаров. Два дня «Заря» загружалась углем, принимала инструменты и взрывчатые вещества. Вечером перед отъездом Толль был приглашён к Макаровым на обед, а на следующий день адмирал с супругой сам явился на «Зарю» и проводил её до выхода за бочки Большого рейда.[87]
Один за другим появлялись и исчезали знакомые с первых кадетских плаваний мысы и маяки. На капитанском мостике поочерёдно сменялись Коломейцев, Матисен и Колчак. Самая тяжёлая вахта, с 12 ночи до 4 утра, называлась «собачьей» – она была несколько укороченной. Режим на три вахты был не из лёгких. На военном судне обычно стояли на пять вахт, а при четырёх уже начинали роптать.
Под рубкой и капитанским мостиком находилась кают-компания. В неё выходили двери кают, где жили офицеры и научные сотрудники (четыре с левого борта и три с правого). В каждой каюте – небольшой столик, койка, умывальник, круглый иллюминатор. В кают-компанию свет проникал сверху – через люк со стеклянной рамой. Посреди стоял большой дубовый стол. На стенах висели портреты Константина Константиновича и Ф. Нансена. Великий князь подарил экспедиции пианино. В свободные часы Матисен исполнял произведения Шопена, Шуберта, Чайковского. Мог по памяти, без нот, воспроизвести финальную сцену из оперы «Кармен». Однако Толлю больше нравилась игра доктора Вальтера: «У него спокойный, звучный, гармонический удар, совершенно отвечающий его характеру». Но доктор редко садился за пианино.
В кают-компании размещалась и судовая библиотека, частью закупленная, частью подаренная друзьями и знакомыми Толля. Преобладали книги по полярной тематике – на пяти языках. Было много художественной литературы, которой охотно пользовалась команда. В. Н. Катина-Ярцева, присоединившегося к экспедиции много позже, поразило полное отсутствие книг по истории, философии и социологии. Видимо, они не интересовали Толля и его друзей.
Через маленькую переднюю из кают-компании можно было выйти на шканцы, то есть на среднюю часть судна, около грот-мачты. Другая дверь вела на бак (в носовую часть палубы), где размещались лаборатории. В одной из них Колчак сложил глубинные термометры, градуированные цилиндры и другую свою технику. Здесь он впоследствии работал. По соседству располагались лаборатория Толля, фотолаборатория, где возились с фотопластинками Матисен и Бируля, и зоо-ботанический кабинет, где занимались Бируля и Вальтер.
Лестница с бака вела на нижнюю палубу, в кубрик, где обитали палубные матросы и рулевые во главе с Бегичевым. Рядом с кубриком находился камбуз. Там орудовал повар Фома. Кочегары и машинисты облюбовали себе тёмное помещение рядом с машинным отделением.[88]
Машина на «Заре» была слабая и не очень надёжная. Небольшая поломка случилась уже в Финском заливе. В Ревеле пришлось заняться срочной починкой. Здесь, в родном своём городе, Толль сошёл с судна, переправился через залив и поездом проехал в Христианию. Ему хотелось ещё раз посоветоваться с Нансеном. Из норвежской столицы он выехал в Берген и здесь встретил «Зарю».[89]
В Бергене, не желая подвергать перегруженное судно риску попасть в шторм, Толль и Коломейцев наняли лоцмана, чтобы пройти между шхер до северной оконечности Норвегии. Колчак, впервые здесь побывавший, надолго запомнил красоту норвежских пейзажей. «Местами шхеры удивительно красивы, – писал он, – и представляют оригинальные картины своими высокими отвесными скалами, нередко суживающими проход до какого-то узкого ущелья, по стенам которого тонкими нитями и пыльными столбами струятся потоки воды и небольшие водопады…»[90] Не очень ловкий стилист и человек с виду немного суровый, Колчак часто описывал природу, показывая порою настоящее литературное мастерство.
Дальше к северу шхерный пейзаж становился всё более мрачным. Безлесные вершины утёсов и скал напоминали о близости Арктики. В Тромсё «Зарю» покинул лоцман.
«Путешественники ехали без приключений». Эта знаменитая гоголевская фраза на иного пылкого читателя, быть может, навеет скуку, но для самих путешественников она звучит, как музыка. Приключения мешают работе и расстраивают планы. Они никому не нужны.
В Тромсё начались приключения, хотя, наверно, и не такие, каких ожидает пылкий читатель. Около недели пришлось ждать заказанные в Англии угольные брикеты. Обитатели кают-компании плавали на байдарках, ходили в прибрежный лес тренироваться в стрельбе и обсуждали вопрос об обстановке в Арктике. (Норвежцы утверждали, что в этом году лёд спустился далеко к югу.) Команда, отпущенная на берег, занималась другими делами.
Наконец брикеты прибыли, их погрузили на борт. Но – опять задержка. Матрос Малыгин напился на берегу, устроил дебош и попал в полицейский участок. Дипломатичный Матисен поехал его выручать. Вызволенный из участка и доставленный на борт, матрос держался петухом, словом и делом показывая, что командир ему столь же не страшен, как и норвежские полицейские. Коломейцев доложил об этом Толлю, заявив, что провинившегося матроса надо высечь или списать с судна. В русской армии и на флоте в то время ещё существовали телесные наказания. Но гуманист Толль не мог этого допустить. Колчак тоже считал, что на научном судне такое ни к чему. Было решено списать Малыгина на берег в первом же русском порту.
Вскоре выяснилось и другое. Алексей Семяшкин, очень хороший матрос, заразился в Тромсё венерической болезнью. Доктор Вальтер настоял на его списании. Немногочисленная команда «Зари», таким образом, должна была уменьшиться на двух человек.[91]
