Александра Толстая - ДОЧЬ
Студентов не видно, наверно, пошли умываться. Спускаюсь к воде и невольно отскакиваю в сторону. Что–то громадное с быстротой молнии метнулось предо мной и замерло. Черепаха–монстр лежала на камне, спрятав голову и ноги.
Я шла с намерением выкупаться, но, увидев это чудовище, решила не лезть в воду, а только обмыться.
Дальше шли тропой вдоль озера. Не доезжая до г. Ван, на последней стоянке расседлали лошадей, уселись в тени деревьев, чтобы поесть и отдохнуть. Только разлеглись на траве, смотрим, подъезжает большой блестящий автомобиль. Мне показалось, что люди, сидящие в машине, — две дамы и благородный мужчина — люди из другого мира, нереальные существа среди этой дикой природы, безлюдья, что они попали сюда по ошибке. Красивые американки в элегантных ярких платьях, перчатках, шляпках на завитых, точно они только что были у парикмахера, волосах… Американцы были верны себе — в любой обстановке и при любых обстоятельствах они должны были look fine[35].
За последние месяцы я совсем отвыкла от цивилизации и не обращала никакого внимания на свою внешность. Да это было и невозможно во время походов. Вероятно, жуткий был у меня вид. Облупившееся от солнца и горного воздуха лицо, грубая, пропитанная лошадиным потом засаленная серая поддевка из кавказского сукна, шаровары, сапоги, на голове черная барашковая папаха с белым верхом. Их носят здесь для предохранения от солнечного удара.
Не знаю, за кого приняли меня американцы, спросившие у меня «Где countess?»[36], на что смущенная countess ответила — «это я». Последовали восклицания, приветствия…
Меня усадили в блестящий автомобиль, и я укатила с американцами в Ван, с некоторым сожалением покинув своих товарищей и Алагеза, передав его нашему ординарцу.
ТИФ
Разрушенный город Ван. До нашего прихода здесь происходили страшные бои между армянами и турками.
Турки осаждали крепость г. Ван, расположенную на высокой горе, где засели армяне. Они боролись как звери, защищая крепость. День и ночь женщины начиняли бомбы и бросали их в турок. Но выдержать осады они не смогли бы: иссякла пища, кончался запас пороха и снарядов, и армянам пришлось бы сдаться, если бы им на выручку не подоспели наши пластуны[37]. Произошла кровавая битва с громадными жертвами с обеих сторон. Трупы убитых бросали в озеро, где они и разлагались, — озеро было отравлено, и нельзя было употреблять воду из него и есть рыбу.
Турки ушли, оставив в городе около 1000 пленных: больных, женщин и стариков.
Армяне же из мести спалили весь турецкий квартал города, и так как глинобитные дома трудно загораются, каждый дом поджигали отдельно.
Несколько дней до приискания квартиры мы жили в квартире американского миссионера Ярроу. Большой дом со всеми удобствами — ванна, чистые светлые спальни, мягкие кровати, большая гостиная, столовая — все это казалось мне невероятно роскошным.
Ночью меня что–то покусывало и чесалось тело, но я так крепко заснула, наслаждаясь тем, что можно было наконец раздеться и снять с себя пропитанную лошадиным потом грязную поддевку и шаровары, что не обратила внимание на укусы. Я наслаждалась чистым бельем, подушками под головой вместо казачьего жесткого седла, чистым, одеялом — вместо запыленной кусачей бурки. Утром я вымылась в горячей ванне, надела чистое шелковое белье, пропитанное белым дегтем, но опять что–то меня кусало. На этот раз я поймала на себе несколько отвратительных белесых насекомых, лениво ползающих по белью. Это были вши.
Я не могла понять, каким образом культурные, чистоплотные, элегантные американцы могли допустить, чтобы у них в доме завелись вши? Откуда?
— Вся почва, все здания, где находятся военнопленные, — все заражено насекомыми, — объяснил мне американский миссионер мистер Ярроу, — мы ничего не можем сделать.
Мистер и миссис Ярроу и трое их детей — два мальчика и девочка — были очень милые люди и мне очень понравились. Видно было, что они с нетерпением нас ждали. Им нужна была помощь.
Доктора Рассела, работавшего при миссии, я знала меньше. Он и его жена вскоре после нашего приезда заболели сыпным тифом, осталась только сестра доктора.
Ознакомившись с предстоящей нам работой, я поняла, что можно было сделать очень мало.
Два больших школьных здания. Совершенно пустые громадные комнаты — ни кроватей, ни столов, ни стульев — ничего.
На полу грязные, покрытые тряпками тела. Турки, Мужчины, женщины, старые, молодые, дети… Все вместе вповалку.
Стоны, бред, плач маленьких детей… У некоторых, как мне казалось, подозрительные пятна на лицах. Что это? Оспа?
К нам простирались грязные худые руки, женщины плакали, о чем–то просили, молили нас, стараясь объяснить по–турецки:
— Ханум, Ханум![38]
Старики молчали. Хмурые, озлобленные, они не поднимали на нас глаз. Они были заняты. Сняв рубахи и обнажив тощие, смуглые тела, они искали вшей и ногтями, щелкая, их давили…
Я обратила внимание на женщину, сидевшую в углу, странно опустив безжизненно болтающиеся по бокам рукава, она тихо, едва слышно, стонала.
— Руки у нее вывернуты, — объяснил мне мистер Ярроу на мой вопросительный взгляд.
— Кто это сделал? Почему?
— Во время стычки с армянами…
— Армяне? Но почему же женщину так изуродовали? — спросила я с удивлением. — Я читала в газетах, что турки зверствовали, резали армян. Я не понимаю…
— Все было. Резня с обеих сторон. Разумеется, во время военных действий имело место и то, и другое. Вражда между турками и армянами длилась веками. Жестокости были с обеих сторон, но здесь, в Ване, нам пришлось наблюдать нечеловеческую жестокость армян. Говорили, что армяне отрезали груди женщинам, выворачивали, ломали им ноги, руки, и жертв этой бесчеловечной жестокости я видела лично.
Долго оставаться в доме у американцев было неудобно, и мы переселились в армянский домик. В одной комнате жили студенты, в другой — я. Внизу устроились санитар и ординарец.
Когда мы приехали в Ван, часть пленных уже умерла. Осталось около 800 человек. Организовали питание, согревали воду для мытья людей и стирки белья. Продукты доставали из военного ведомства. Но многого не было. Мыла нельзя было достать. Употребляли содово–соленый песок из озера, им можно было стирать белье. Устроили примитивную прачечную.
Один раз, запыхавшись, прибежал за мной Онисим.
— Тетя Саша, скорей идем со мной.
— Что случилось?
— Живого турка понесли хоронить!
Из здания несколько турецких мальчиков бегом выносили трупы на носилках. Каждый день 15–20 трупов сваливали в старые окопы и кое–как засыпали землей.
