Вероника Севостьянова - Про меня и Свету. Дневник онкологического больного
А Надю продержали в операционной больше пяти часов. Легонькое хирургическое вмешательство превратилось в тяжелое. Наркоз ей вводили дважды, потому что вместо одной предполагаемой опухоли, обнаружили две и, перестроившись по ходу операции, удалили всю грудь. Мастэктомия вместо обещанной резекции. И уже в палате, ухватив меня за руку в момент, когда я поправляла ей подушку, Надя отрешенно спросила: “Так значит, все гораздо серьезнее? И сколько же мне тогда всего жить осталось?” “Много”, – ответила я и пошла вскарабкиваться на высокую каталку. За мной приехали медсестры, меня тоже повезут к врачам.
В операционной холодно, светло и страшно, и, кажется, мой хирург поменял очки. Хотела что-то пошутить насчет его нового имиджа, но не успела, он уже начал чертить на мне маркером полосы, крестики и круги. “Волнуетесь?” – спрашивает. Бурчу: “Странный вы, Константин Юрьевич, конечно, волнуюсь, я же не идиотка”. “Не идиотка”, – соглашается он. И мне как-то становится уютнее. Начинаю верить, что все будет хорошо. Похоже, он все же во мне увидел не просто кусок мяса, а начал воспринимать как личность, а значит, действительно захочет постараться. Мои руки уже привязаны к столу, и анестезиолог начинает надо мною колдовать. Спать! Совершенно точно помню, что заснула уже в тот момент, когда отсчет, начатый с десяти, дошел до семи. Впрочем, самое важное я успела с моим хирургом до операции еще раз проговорить. Мы снова повторили ту формулу, что твердили все последние дни. Доктор постарается мне грудь сохранить. И именно под этим своим желанием я, несмотря на предостережения заведующего отделением, поставила свою подпись в соответствующей бумаге. Но устный разговор шел и о другом. Если доктор, начав операцию, поймет, что ампутация необходима, он грудь удалит. Наверное, мне многие могут сказать, что я слишком доверилась врачу. И я не буду спорить. Да.
Вообще, после всего, что со мной за мою жизнь успели проделать наши медики, я к людям в белых халатах плохо отношусь. О чем и повторяю постоянно и неустанно. Но именно этот хирург мою веру в профессию восстановил. Мы и в этом с Наташей из соседней палаты сошлись. “Он очень старательный, ему нравится работать, – почти хором говорили мы с ней, обсуждая нашего общего лечащего врача. – Он готов по нескольку раз все перепроверить, прежде чем решить. И в обыденной жизни эта его ответственность, скорее всего, иногда перерастает в занудство”. “В общем, ботан он”, – тогда подвела итог нашего разговора Наташа, еще раз продемонстрировав, что работает она директором школы. “Перфекционист”, – уточнила я как профессиональный журналист. И снова хором мы с ней произнесли: “Но я это в хорошем смысле слова имею в виду”. Ах да! О чем это я? О том, что не каждому врачу надо доверять. А я, даже и с этим моим доктором, свои анализы сначала всегда читаю сама.
16 октября
Вечером вчерашнего дня было не до размышлений. От наркоза не мутило, но боль, усталость и сонливость все равно были моими самыми верными подругами всю вторую половину суток. В общем, вечер прошел как в тумане. Помню, что после операции успела рукой свое тело проверить и убедиться в наличии груди под пластырями и повязкой. Точно знаю, что звонила родным, чтобы сообщить, что вышла из наркоза и что жива. А потом было лишь одно желание – спать. Так до самой темноты я и проспала. А потом мы с Надей выпили чай и снова, теперь уже на всю ночь, улеглись по своим кроватям.
А сегодня с утра доктор улыбался, и я понимала, что все хорошо, и почти решила, что можно в него и влюбиться. Не так часто попадаются на нашем жизненном пути умные люди с добрыми глазами и руками талантливого врача. Мобильный звонит беспрерывно, мои друзья хотят знать, в порядке ли я. В порядке. Мне осталось лишь выкарабкаться из больничной кровати, зализать раны и пережить пять недель лучевой терапии. Но это уже мелочи по сравнению с пройденными этапами. И глядя на моего молодого, но совершенно седого врача, я снова хочу жить. Фрейд еще сто лет назад описал процесс влюбленности пациенток в их лечащего врача, Фрейд, как всегда, оказался прав. “Первую перевязку сделаем через два дня”, – сказал мой хирург, осмотрев меня, и убежал к другим больным. А у меня даже лысина от радости взмокла. И в таком возбужденном состоянии мы и пошли всей нашей дружной толпой на завтрак.
День прошел в экспериментах. Говорят, у всех именно так проходят первые часы после операции, когда человек только-только начинает ощущать заново мир и методом проб и ошибок познает, какие функции организм уже может выполнять, а от каких пока предостерегает болевым сигналом. Нам с Надей повезло, у нее не работает левая рука, у меня – правая. А вместе мы можем действовать как один вполне здоровый человек. И только к вечеру мое настроение ухудшилось. Осмелев, я ощупала грудь более внимательно и поняла, что под пластырями, там, где у всякого нормального человека должен находиться сосок, – ровное место. Так без соска я и легла в тот день спать. И даже “Звездные войны”, которые мы с Надей посмотрели на моем ноутбуке, не смогли мне улучшить настроения. В общем, как сказала нам сегодня Тамара, зайдя попрощаться перед выпиской, “врачи бывают «от бога», врачи бывают «ну, с богом», и врачи бывают «не дай бог»”. Нет-нет, не подумайте, я ни на что не намекаю, я своего хирурга по-прежнему люблю, я просто на ночь немного философствую.
17 октября
Аня лежит в отделении уже два месяца. Ане сорок два, и она красивая. А еще Ане сделали операции сразу на обе груди, потому что у нее индекс ki 67 такой же высокий, как у Анджелины Джоли.
Опухоль у Ани была только в одной груди, и размер ее не превышал сантиметра в диаметре, но вероятность быстрого развития рака оказалась очень высока. Впрочем, там учитывался не только этот известный всем с подачи голливудской звезды индекс. На диагностирование повлияли еще и другие факторы. В нашей стране, хотя индекс ki 67 и рассчитывается при проведении гистологии, решающим он не является. Все остальные умные слова из диагноза я даже не буду здесь пытаться воспроизвести. Ведь в конце концов я изначально решила, что пишу не научный трактат, а дневник пациента. Так что и продолжу только об ощущениях, о восприятии, об эмоциях и о моих подругах по лечению. Итак, про Аню.
Оперировали ее сразу в четыре руки, двумя хирургическими бригадами, наш с Наташей любимый доктор и кокетливый Василь Петрович. И сделали такую же тонкую операцию, как американские специалисты – Анджелине Джоли. Надрезали кожу, вынули живую ткань, вставили импланты, зашили. С единственной разницей, что Ане эту операцию сделали в государственном медицинском центре, для нее фактически бесплатно, по полису обязательного медицинского страхования. Вот и говорите мне потом, что в России медицина отсталая. Все та же медицина, такие же, как и во всем мире, талантливые или неталантливые врачи. И, как и везде, излечение больного во многом зависит от человеческого фактора. У Ани теперь красивая грудь. Конечно, в первые дни после операции она плакала от боли. И рассказывает, что во время одной из первых перевязок даже умудрилась нашего хирурга от себя оттолкнуть. Инстинкт, знаете ли, сработал, настолько было нестерпимо больно от каждого прикосновения. А сейчас она уже только посмеивается при осмотрах: “Ну что вы из меня какую-то куклу силиконовую сделали? Неестественно же так, слишком идеально”. “Но ведь красиво”, – улыбаются в ответ врачи. И Аня честно соглашается: “Красиво”. И только врач-узист ругается, что слишком сильно Ане кожу растянули. Потому что до операции был у Ани второй размер груди, а теперь полноценный третий. “Любимый размер доктора что ли? – ворчит этот специалист при очередном плановом осмотре. – Почему больше естественного размера импланты покупали?”. И Аня сначала серьезно пыталась пояснять, что имплантов нужного производителя и нужного размера в то время в городе в магазинах просто не было, а потом она уже поняла, что врач каждый раз просто шутит и пытается ее развеселить. Потому что Аню в отделении любят. Аня стойко переносит все тяготы лечения. И, в отличие от Анджелины Джоли, у Ани впереди еще несколько курсов химиотерапии.
