Вероника Севостьянова - Про меня и Свету. Дневник онкологического больного
12 октября
Если честно, бесплатную больницу я представляла немного по-иному. Боялась, что будут и разваливающиеся от старости шкафы, и многоместные палаты, и неработающие души. Все оказалось намного лучше. В нашем боксе две палаты, с Наташей в комнате еще живут Лена и Тамара, а мы с Надей вообще только вдвоем. И на пятерых у нас современный чистый душ, отдельный туалет, раковина с медицинским дезинфицирующим мылом и большой холодильник. “Жить можно”, – подводит итоги Надя. А я уже вчера вытащила из своего большого чемодана и термос для вечернего чая, и ноутбук – на нем я готова днем продолжать работу, а вечером, во время посиделок, смотреть закачанное в Интернете кино – и несколько рулонов туалетной бумаги. Конечно, столь большие стратегические запасы бумаги у всех моих соседок сначала вызвали смех, но потом и они согласились с важностью этого скромного предмета. Пролили чай – вытираем бумагой, остались мыльные разводы на стене после посещения душевой – протерли и их, ну и следы от баночки с вареньем в холодильнике тоже легко победимы. А что? Соль, спички, мыло всегда в хозяйстве нужны. В наших больничных условиях незаменимым предметом оказалась именно бумага.
К Наталье сегодня приходил анестезиолог. Спросил, конечно, для проформы и о здоровье, но потом выяснилось, что ему хотелось просто поболтать. “Вы помните, как вы меня под наркозом называли?” – спрашивает он у Наташи, а мы замираем в предвкушении развлечения. Уж слишком хитро посматривает врач, и слишком зарделась Наталья. “Валерий Валерьевич, – лепечет она, – я что-то лишнее себе позволила? Наркоз же, простите, если что”. Но он весело успокаивает: “Не волнуйтесь. Не матерились, никого не ругали, со стола слезть не рвались. Просто меня все время только Владимиром Владимировичем и окликали”. И мы потом еще полдня шутим над Наташиной политизированностью и повышенным патриотизмом. А я понимаю, что в больнице мне нравятся не только современные душевые и новые чистые столы, но и медицинский персонал. Нет, конечно, я помню и бурчание охранницы при входе: “Вон вас здесь сколько понаехало, все хотите бесплатно полечиться за государственный счет”. Но от этого воспоминания я старательно отмахиваюсь, потому что разве можно всерьез обижаться на человека, позавидовавшего онкологическим больным?
А нам с Надеждой предстоят осмотры перед операцией. Если все пройдет гладко и никакие анализы не подведут, то хирургический стол ждет нас через два дня.
13 октября
Анализ крови и мочи, кардиограмма и осмотр терапевта – обязательные процедуры перед операцией уже в больнице. Кардиограмма у меня ожидаемо оказалась не слишком хорошей, давление – высоким, а терапевт – непреклонной: “Не снизится за эти два дня, к операции не допущу”. И я бегаю, каждые полчаса, на пост медсестры и снова и снова меряю свое давление. А потом Надя командным голосом говорит: “Одевайся!” – и мы, достав пальто и сапоги, отправляемся на улицу гулять. Конечно, Надя права: о давлении не надо постоянно думать, о давлении надо просто забыть.
Тане всего двадцать с небольшим. Невысокая стройная девчушка вся еще светится молодостью и отблеском недавнего замужества. Такой же юный супруг каждый день приезжает ее навестить. Они лишь несколько месяцев назад отыграли свою свадьбу, а сейчас ее положили в больницу на химиотерапию. “Василь Петрович, а можно я на выходные домой уеду?” – спрашивает она у врача. Самый ухоженный и щеголеватый доктор нашего отделения смотрит поверх Таниной головы: “Я вас не видел и вашего вопроса не слышал”. Мы все дружно киваем на сумки: “Собирайся Таня, доктор разрешил”. А она, не понимая эзопова языка, переминается с ноги на ногу и отправляется спрашивать повторно. “Нет-нет, – снова качает головой Василь Петрович, – вы ко мне с таким вопросом не подходили, и я вам ничего не говорил”. И мы снова пытаемся Тане объяснить, что официально доктор отпустить ее не может. Не положено. Но все же люди. И Василию Петровичу жалко эту светлую девушку, и он понимает, что такое молодая семья, и он готов закрыть глаза на ее незаметную недолгую поездку домой. Но Таня, посовещавшись с мужем, остается. И мы потом все выходные пытаемся хоть как-то скрасить ее жизнь: “Таня, хочешь вкусненького?” Но Таня ничего не хочет, у Тани химиотерапия, Таню все время тошнит. И нам тоже, как и Василию Петровичу, жалко молодую Таню.
14 октября
Анестезиолог у нас с Надей сегодня уже был. А это значит, что к операции нас обеих допустили. Он укоризненно смотрит на несимпатичные показатели моего давления: “Завтра с утра тоже обязательно эти таблетки выпейте. Но постарайтесь проглотить их почти без воды. Запивайте не больше чем каплей, чтобы потом от наркоза не затошнило”. Надя тут же встрепенулась: “А есть-то нам можно? Или за сутки прекратить?” И доктор терпеливо объясняет, что так изводить себя не стоит, и насмешливо разрешает Наде, которая на операцию записана первой, есть до двух часов ночи, а мне даже до пяти. И вот, смешно, но после этого разрешения нам обеим становиться спокойнее. Почему так устроен человек? Вместо того чтобы выспросить все о наркозе и его воздействии на организм, мы спрашиваем о возможности перекусить. Может, когда ты говоришь о будничных бытовых вещах, то и серьезные предметы воспринимаются проще?
Одно мы уяснили точно: наркозы у нас разные. Надежде введут что-то легонькое, потому что у нее операция запланирована попроще, а на меня, судя по тому, что перечислил анестезиолог, лекарств не пожалеют. Ну что же, последний подход к холодильнику – и спать. Завтра сложный день. Завтра нас будут немножечко резать. И хочется верить, что потом еще и зашьют.
15 октября
Надю увезли в операционную в восемь утра. Ларису из соседней палаты в девять тоже увезли на каталке, а в половине десятого привезли обратно. Просто сестры ошиблись и отвезли на хирургический этаж не того пациента. Говорят, здесь это не так редко и бывает. Ларису будут резать только завтра. Сегодня моя очередь.
Впрочем, первая половина дня пролетела в хлопотах. У меня сегодня сдача журнала в типографию, так что я уселась за ноутбук. На работе о своей болезни я не говорила, и начальство искренне считает, что я легла в больницу на лапароскопическое удаление желчного пузыря. Конечно те, с кем мы трудимся в одном офисе, давно уже все поняли и без лишних расспросов и моих объяснений, но руководство к нам заезжает редко, и мои плохое самочувствие, облысение и парик остались без его вышестоящего внимания. Почему я не озвучила свое заболевание? Наверное, побоялась остаться без работы. Слишком много вокруг рассказов о том, как наше общество не приемлет раковых больных. Да-да, конечно, на протяжении всего последнего года мне постоянно выписывали больничные. Но что такое больничный? На деньги от больничного, давайте будем реалистами, в современном мире не проживешь. Больничные эти до сих пор хранятся у меня как памятные бумаги, ни один из них в бухгалтерию я так и не сдала. Впрочем, буду честной, то, что я все эти долгие месяцы работала, мне очень помогло. И дело не только в материальной составляющей. Работа меня отвлекала. Чем больше было обязанностей, тем меньше времени на жалобы и стоны и меньше мыслей о болячке. Впрочем, что это я о грустном? Мне сегодня раскисать нельзя, силы еще понадобятся, после Нади и меня оперировать будут.
