Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Гурко Владимир Иосифович
По развитию боя стало ясно, что со своими довольно слабыми силам – я располагал немногим более чем полутора тысячами штыков из спешенных кавалеристов, принадлежавших к различным конным частям, – мне не удастся пробиться к Алленштейну.
Когда в начале боя послышалась ответная канонада, мне пришло в голову, что это, возможно, ведет огонь наша кавалерийская дивизия, наступающая с севера, и я даже велел на время прекратить стрельбу, чтобы в том удостовериться. Однако мои артиллеристы очень скоро по звуку разрывов определили, что пальба ведется именно из германских орудий.
Ни таким образом, ни рассылкой множества разведчиков мне так и не удалось раздобыть никаких сведений о приближении русской кавалерии, которая, по нашим расчетам, должна была уже находиться где-то поблизости.
Прежде чем начать отступление, я испытал сильное искушение выпустить несколько снарядов по Алленштейну. Однако, поскольку у меня не было уверенности, что в городе действительно находятся какие-нибудь германские штабы или войска, я от этой затеи отказался, и в первую очередь потому, что вспомнил о мирных жителях, которые все еще могли оставаться в домах.
Приблизительно к трем часам пополудни мы успели покрыть, если верить карте, более пятидесяти километров, участвовали в нескольких небольших стычках при пересечении железных дорог и в одном более серьезном бою перед самим городом Алленштейном, а также определили принадлежность некоторых германских частей, защищавших Алленштейн. За все время движения мы не обнаружили никаких признаков присутствия русских войск, поэтому я чувствовал, что сделал все возможное с имевшимися в моем распоряжении силами. При данных обстоятельствах я посчитал своим долгом вывести войска из боя и найти способ соединиться с главными силами нашей армии, что теперь являлось для нас самой сложной проблемой. Кроме того, я должен был каким-то образом оторваться от противника, чтобы дать возможность отдохнуть людям и лошадям и накормить тех и других, так как мои кавалеристы не сходили с седла и ничего не ели уже целый день. К сожалению, часть обратного пути должна была проходить по тому же маршруту, что и наступление, поскольку это была кратчайшая и самая удобная дорога.
Позднее я решил, что мне удастся, может быть, под покровом темноты изменить направление и таким путем обвести германцев вокруг пальца, так как они, несомненно, уже приняли меры для перехвата дивизии при ее возвращении к нашим главным силам. Конечно, оставалась еще возможность двинуться вперед для соединения с армией Самсонова, которая должна была находиться в окрестностях Алленштейна. Однако поскольку установить, в каком направлении он двигался, не представлялось возможным, результат такого наступления оказался бы гадательным.
К счастью, германские части, приехавшие по железной дороге и задержанные разрушением дорожного полотна и огнем наших разведчиков, вместо того чтобы высадиться из поезда, возвратились в свой исходный пункт. Это давало мне шанс вывести из боя все полки и начать отступление, оставив в арьергарде только несколько гусарских эскадронов с пулеметами.
Наши кони так хорошо отдохнули, что первые несколько километров мы проехали крупной рысью. Я поставил во главе колонны генерала Нилова [36] – брата известного адмирала, который повсюду сопровождал покойного императора, а сам остался в арьергарде.
К шести часам вечера мы проделали значительную часть пути. Так как уже почти наступили сумерки, я решил дать людям отдохнуть и задать корм лошадям. Увидев в стороне от дороги отдельно стоящую крестьянскую усадьбу, я приказал колонне свернуть в этом направлении, разослать по округе маленькие сторожевые заставы и накормить лошадей, не расседлывая их и не отпрягая от орудий. Усадьба оказалась совершенно покинута; амбары ломились от фуража. В жилых помещениях имелись следы недавнего пребывания людей; на кухне еще готовилась еда. Меньше чем через четверть часа после нашего появления мне доложили, что солдаты, бравшие на сеновале сено, обнаружили там двух немок – хозяек усадьбы, которые глубоко зарылись в сено. Вначале женщины только плакали, но, когда им было сказано, что за все, взятое офицерами, им будет заплачено, а за реквизированный фураж выдадут расписку, они даже взялись готовить для нас еду. Мы ничего не ели уже целые сутки, и незнакомое нам, но очень вкусное германское кушанье оказалось очень кстати. Приблизительно в восемь часов вечера в наступающей темноте обе женщины были задержаны при попытке перелезть через изгородь с очевидным намерением бежать из усадьбы. Мы не отнеслись к их действиям с должной серьезностью. Я, впрочем, все же приказал за ними приглядывать. Узнав от своих командиров о крайней усталости их частей, я решил дать лошадям более продолжительный отдых, так как нам оставалось проехать еще от тридцати до сорока километров. Для отступления мне пришлось выбрать окольную дорогу, чтобы до установления прямого контакта с главными силами нашей армии избежать пересечения районов, в которых можно было столкнуться с сопротивлением на железнодорожных переездах и тому подобных пунктах.
Мы распорядились о разбивке лагеря, и, вероятно, большинство людей уже заснуло, когда меня разбудили и донесли, что обе женщины, воспользовавшись темнотой, скрылись, причем все поиски оказались напрасны. Единственный вывод, который я мог сделать, заключался в том, что их побег до получения денег и расписок за реквизированный фураж мог быть предпринят только с целью поднять тревогу среди местного начальства. Оно же, получив сведения о нашем появлении, должно было немедленно по телефону обратиться за помощью к германским войскам. Добавлю между прочим, что мы были не в состоянии перерезать все телефонные и телеграфные провода. Все командиры частей, а в особенности начальник артиллерии, просили меня сняться с лагеря не позднее одиннадцати часов вечера, невзирая на крайнее утомление кавалеристов и артиллеристов. Взвесив все за и против быстрого отступления, необходимость которого обусловливалась побегом хозяек усадьбы, я решил согласиться с предложением своих офицеров. Женщины ввели нас в заблуждение, разговаривая по-польски (по правде говоря, не слишком свободно) и изображая доброе отношение к русским. Во всяком случае, мне казалось, что обстоятельства делают наш уход неизбежным.
В одиннадцать часов вечера колонна двинулась той же дорогой, по которой шла до остановки; в авангарде я снова приказал быть уланскому полку. Из-за темноты уланы сбились с пути, причем эта незадача была обнаружена штабс-ротмистром Новиковым из штаба дивизии, который ехал во главе первого эскадрона вместе с командиром бригады генералом Львовым и с эскадронным командиром, только когда они при свете электрических фонариков прочитали установленный на перекрестке дорожный указатель. Свернув в нужном направлении, они не сообразили, что в результате остались без передового охранения. Беда случилась в селении, которое казалось совершенно вымершим. Вокруг не было слышно ни звука; в окнах не мерцало ни огонька. Доехав до центра поселка, передовые ряды конников были в упор расстреляны залпом десятка винтовок. Стреляли с такого близкого расстояния, что штабс-ротмистр Шевцов был убит наповал. Он стал третьим по счету погибшим командиром 3-го уланского эскадрона и приступил к исполнению этих обязанностей только в полдень того дня. Прежде он был моим адъютантом. Штабс-ротмистр прибыл из Москвы по собственному почину и оказался в дивизии достаточно необычным путем. Получив приказ о переводе в юнкерское училище, он, чтобы уехать из Москвы, был вынужден оставить новое место службы в надежде позднее официально оформить перевод в свой прежний уланский полк. Он погиб раньше, чем в дивизии была получена необходимая бумага. Другая пуля попала в полевой бинокль, висевший на груди у ехавшего рядом с ним офицера; счастливая случайность спасла кавалеристу жизнь. Генерала Львова сбросила с седла лошадь, которой пуля угодила в одну из латунных блях, украшавших уздечку. Конь умчался в темноту, а генерал Львов, очнувшись, счел за благо отползти в сторону и подождать дальнейшего развития событий.
