Михаил Пришвин - Дневники 1930-1931
1 Декабря. Чуть припорошило голую землю, а мороз -22 R. И все-таки мы с Петей и князем ходили по зайцам, и я убил одного. Прелесть!
Князь говорил, что заграницей к цивилизации привыкаешь в три дня, значит, с этой стороны удовольствие заграницей хватает всего на три дня, а потом мало-помалу начинает казаться, что у нас хорошо. А теперь во время кризиса, когда столько недовольных, все поддерживают стремление выбраться из СССР, даже и жандарм сочувственно глядит на красный паспорт. И только вернулся домой, сразу же тысячи неприятностей, к которым никак не привыкнешь, неожиданностей самого низменного порядка… И все это как будто в наказание за то особенное чувство советского патриотизма, охватившее заграницей под диктовку кризиса и всеобщего неудовольствия.
Сочиняю необыкновенный фельетон «Даурские соболя»{283}.
Андрюша развелся с женой. Лева женился на Андрюше. Оба служат в газетах и получают по 250 р. Нет безработных! И правда, это достижение, понемножку, но все едят.
Все возвращаюсь к «Стар, помещикам» — вот удивительный, почти какой-то научный химический эксперимент: писатель устранил все факторы быта, оставил одну привычку и показал нам, что истинная, прочная, настоящая любовь держится привычкой… Чувствую, что и к сов. власти мы привыкаем, и на этой привычке уже сложился быт…
2 Декабря. Намечаются лица однотипные: Смирнов, Леонид Иван., Марг. Вас., Огниха, — все эти люди похожи точь-в-точь на учителей гимназии, описанных мной в «Кащеевой цепи». Это раз. Второе, явно сказываются благодетельные следствия всеобщей работокормежки, т. е., что кусок хлеба все могут заработать.
4 Декабря. Морозы на голой земле. Очень зябко. И я вот о чем думаю: не добро, а зло всегда является победителем, потому что у зла все средства борьбы. Но зло, победив, непременно разлагается, и лично-созидательный труд (добро) незаметно начинает господствовать на месте разрушительно-безликой силы.
Оканчиваю «Даурские соболя» и все боюсь, что выйдет очень хорошо, т. е. будет понято, как мое приспособление. Все дело в том, пишу я от самого себя или настроил незаметно себя на удовольствие угодить, что кажется, будто от себя, а на самом деле… Прочитаю друзьям.
Прошло 59–29 = 30 лет. Мне через год 60 лет, и все-таки невесту свою я снова видел во сне. Она мне написала письмо удивленная и пораженная тем, что узнала, будто я все еще ее не разлюбил. Явилась ко мне самая серая барышня, но я без тоски и разочарования всматривался в ее лицо, удовлетворяясь и тем, что кое-как по отдельным черточкам мог представить себе лицо моей Вари. И вот после того говорите, что поэты не родятся, а ими делаются. А еще, сколько на свете существует таких тайных поэтов.
Иногда чувствуешь, будто совесть мучит тебя за что-то, а на самом деле это не совесть, а какая-нибудь нарушенная привычка, вроде как потребность настоящего чаю дает себя знать…
Иногда чувствуешь, будто совесть мучит тебя и тоска грызет, а это не от совести и тоски, а что в баню давно не ходил и белья не менял.
Раньше я писал, понимая читателя как друга, может быть, в далеком будущем и дивился, когда находил современников, до которых доходило мое писание. Теперь современники представляют собой властную организацию цензоров, не пропускающих мое писание к будущему другу.
Литература, вероятно, начнется опять, когда заниматься ею будет совершенно невыгодно…
Надо сделать, чтобы имитация и всякого рода литературная халтура не давали возможности много зарабатывать и жить хорошо с пользованием закрытым распределителем. Нужно поддерживать писателя только после того, как он доказал исключительность своего таланта и свою неустанную заботу о нем.
В нашей семье у меня и у Левы есть нечто от избалованности и каприза, остальные все: мать, Петя, Зоя вполне серьезные люди.
У самого берега моря, от морской воды в нескольких десятков шагов была вода пресная и узким озером тянулась вдоль морского берега. Можно так понять это, — что озеро это отделилось от моря поднятием суши, морская же соленая вода, понятно, мало-помалу сменилась атмосферной пресной. Все это озеро было покрыто так густо водяными растениями, что воды почти не было видно. Когда я подошел ближе к озеру в нескольких десятках шагов от меня — я сразу узнал ее по форме — цапля, но только цвет ее был рыжий, это была бурая цапля.
Не знаю, какое число, первая треть Декабря. Вчера переломилась погода и полетела пороша, стало сильно теплеть.
В ожидании князя с гончей ставлю самовар. Лучинки вспыхивают по краям, где обломлено, и тухнут, остается едва живой огонек, и я загадываю, спасая его, повертывая вниз — выживет огонек, и я выживу еще как писатель, еще попишу.
И огонек выжил…
Кстати, от Левы письмо о сильном улучшении денежного положения.
Приезжал Федор Кузьмич, крестьянин-колхозник моих лет, которого я 30 лет тому назад обучал агрономии.
По его словам, у них в колхозной деревне нет ни одного коммуниста и все, скрывая друг от друга, ненавидят колхоз, считая его крепостным правом. Интересно, что группа, стоящая в управлении, такие же недовольные, как все, но они не могут сливаться со всеми недовольными, ведь они ударники. В последнее время появился «избач», у которого в руках само собой и сосредоточилась вся власть над колхозом.
Общее дело теперь проявиться может лишь как дело казенное, и в этом казенном деле одна большая часть населения рабски подчиняется директивам, а другая, индивидуалисты, пробивают себе путь к власти и казенному пирогу.
Ф. К. ненавидит попов. И это правда, теперь, когда все всего так страшно натерпелись, что картина ада становится прямо смешна в сравнении с обыкновенными муками — в каком свете предстает жизнь высшего духовенства с ее животной роскошью и как унизительно противна и жалка жизнь маленьких побирушек попов.
Перед тем как осуществиться злому действию, в самый последний момент мелькнет образ: это какая-нибудь дурная черта недруга, поставленная на первый план всего его физического облика, все остальное не видно, только это…
Читал дисуссию о РАПП попутчиков с Леоновым и Полонским. Люди «перестраиваются» (Леонов, Полонский), другие робко заискивают. Значит, все решено свыше и правильно: писатель даровитый (попутчик) есть собственник своего таланта и находится в отношении членов РАППа, как кулак к бедноте. И немедленно он должен быть раскулачен, а вся литература должна обратиться в Литколхоз с учтенной продукцией и готовностью при случае войны дать то, что потребуется, а не то, что захочет дать отдельный производитель.
