Александр Дугин - Украина: моя война. Геополитический дневник
Политика Путина есть классический (и довольно удачно исполненный) цезаризм, практически в хрестоматийной версии. Отсюда и его формула: либерализм (гегемония) + патриотизм (консерватизм). Оба идеологических крыла для Путина жизненно необходимы: либералы обеспечивают связь с глобальной капиталистической системой, патриоты позволяют держать либералов под контролем, вселяя в них страх возможного жестко антилиберального поворота курса. И те и те необходимы Путину, и те и те ему идейно чужды. Цель цезаризма — сохранение у власти правящей верхушки, а не какая-то идеология. Отсюда прагматизм и идеологическая индифферентность: авторитарный лидер в цезаристской системе легко обращается то к одной, то к другой идеологической системе, не следуя ни одной строго и когерентно.
Грамши подробно анализирует феномен цезаризма в разных исторических ситуациях, и всякий раз картина удивительно до деталей напоминает современную Россию 2000–2014 годов. Цезаризм полностью объясняет, почему системные либералы (мы называем их шестой колонной) и системные патриоты (софткор-консерваторы) считают Путина «своим» при всей полярности своих мировоззрений, а внесистемные либералы (пятая колонна, носители чисто гегемонистского дискурса, интегрированные напрямую в мировую капиталистическую систему — в первую очередь, ментально) и внесистемные патриоты (хардкор-консерваторы), напротив, считают Путина «врагом» (первые «фашистом», вторые «предателем»).
Цезаризм Путина настолько бросается в глаза, что странно, как его не заметили западные политологи, традиционно уделявшие Грамши большое внимание, особенно в контексте его сходства с постпозитивистскими и постмодернистскими теориями (в частности, с эпистемологией Фуко). Это, кстати, ответ на вопрос «Who is Mister Putin?» — цезарист, прагматик, реалист, то есть ни либерал, ни консерватор.
Стены Путина
Полученную модель цезаристской России можно отобразить на схеме.
Эта схема принципиально важна для корректного понимания того, что происходит в России. Самое главное, что в ней наглядно заметны граничные вертикальные линии, которые являются пределами цезаризма. Путин и функционально, и субъективно идеально вписывается в политико-идеологическое пространство, заключенное внутри цезаризма. Это пространство является для Путина догматическими стенами. Они непреодолимы. Путин может приближаться к ним вплотную, но он не может их пройти. Левая (от читателя) стена — упор Путина в его движении к системному и последовательному консерватизму — не прагматическому, но идеологическому, то есть к православно-евразийскому или аналогичному — русско-мессианскому, континенталистскому, многополярному мировоззрению.
Левая стена определяется слоганом: «Вызов Западу, Россия — не часть западного мира, а самостоятельная цивилизация, опора на собственные силы или просто война».
Правая стена — «Утрата суверенитета, Россия как объект (а не субъект) мировой политики и экономики, внешнее управление».
Цезаризм кончается там, где главное действующее лицо проламывает одну из стен. В этот момент система рушится. Пролом стены означает, что правитель переходит из плоскости технического прагматизма в плоскость идеологии, и в этом случае он должен быть готов пожертвовать и собой, и статус-кво Государства в пользу Идеи, которая становится отныне доминирующей. Этот переход от прагматизма к идеологии является существенным. Либеральная гегемония — это именно идеология, и ее центр находится вне России. Поэтому ее сторонники в пределе готовы пожертвовать Россией в пользу либерализма. Либерализм и западничество становятся своего рода «секулярной религией», возводимой в ранг сверхценности. Но то же ждет Правителя и при проломе левой стены: здесь также во имя Русского Мира может потребоваться рискнуть не только собой, но и страной, если дело дойдет до войны. Не говоря уже о статус-кво. Это тоже сверхценность и Идея, но только противоположная, антилиберальная и антизападная.
Это легко понять на примере французских или германских князей, встававших на сторону гугенотов (протестантов) в XVI веке. Для них король (император для австрийцев и немцев) был первым среди равных. Периодически они входили с ним в частные технические противоречия. И чтобы оформить эти противоречия идеологически (религиозно), они вставали на сторону Лютера или Кальвина, выступавших против католицизма вообще и против сакральности королевской власти. Не будучи сами идеологическими протестантами, они пользовались Реформацией для решения своих властных проблем. Но в истории их личные мотивы давно забыты и кажутся ничтожными, а католико-протестантские войны предопределили политическую структуру Европы после Тридцатилетней войны вплоть до нашего времени. Пока графы и князья находились в общей католико-роялистской системе, их противоречия носили технический характер. Но когда они вступали в область религии, начинали действовать другие, более масштабные законы, что приводило временами к гражданским и межнациональным войнам под знаменами Идеи.
Точно так же и за «стенами Путина»: за ними начинается поле чистой гегемонии, с одной стороны, и чистой контргегемонии — с другой. Цезаризм основан на том, что за эти «стены» Правитель и его группа не выходят. Поле действия этими «стенами» ограничено. Поэтому действия Правителя в условиях цезаризма — это всегда колебания, они остаются техническими и прагматическими, а принципиальных решений никогда не принимается. Решение вообще не лежит в поле цезаризма. Реалист-правитель всячески уклоняется от него, так как Идея находится заведомо вне зоны его компетенции. Он может лишь имитировать Идею — как либеральную, так и патриотическую (евразийскую), но никогда не позволять ей овладеть собой.
«Стены» Путина железобетонны. Идее сквозь них не пробиться. Цезаризм — это своего рода концептуальная тюрьма для Правителя. При этом структура гегемонии такова, что она становится все более и более могущественной и планетарной, а следовательно, цезаризм в долгосрочной перспективе обречен. Гегемония разъедает его изнутри, и, хотя правитель сдерживает распространение гегемонии, он вынужден с ней считаться и к ней прислушиваться (яркий пример, иммунитет «Эха Москвы» и других ультралиберальных СМИ в России Путина — они представляют собой правую стену, находясь на грани шестой колонны). Эти колебания Правителя, сдерживающего, но не до конца, развитие ультракапитализма внутри страны, Грамши называет политикой transformismo. Transformismo означает проведение либеральных реформ таким образом, чтобы они были избирательны и не ставили под удар всевластие Правителя и правящей группировки. 14 лет Путина у власти — чистой воды transformismo.
