Борис Соколов - Врангель
Кривошеий сидел мрачный. Я его утешал. Указывал на то, что для дела такой исход лучше, чем постепенный развал тыла, зимовка и голодовка в отрезанном от мира Крыму. Невозможное экономическое положение всё равно создало бы осложнения, растравляемые постоянной угрозой прорыва позиций.
Толстой долго отсутствовал. Привез любезный ответ адмирала Гоппа, что он примет Кривошеина и его спутников, снимается же судно с якоря в полночь. Одновременно выяснилось, что это не миноносец „Сераф“ и не „Серапис“, а крейсер „Кентавр“.
Мы на автомобиле выехали на Графскую пристань. Выехали туда зря. Нас было четверо: Кривошеий, его сын Игорь, И. И. Тхоржевский и я. На Графской пристани катера главнокомандующего не оказалось. Сели во французскую моторную лодку, поддерживавшую связь с другой стороной бухты. Исколесили всю бухту, но „Кентавра“ не нашли. Француз-офицер уверял, что „Кентавр“ ушел днем.
Вернулись на Графскую пристань. Игорь Кривошеий пошел во дворец за разъяснениями. Оказалось, что катер ждет нас на „минной“ пристани. Катер, действительно, там нас ждал. Отвалили. До полуночи оставалась всего четверть часа.
„Кентавр“ стоял в Стрелецкой бухте за Херсонесом. Катер шел полным ходом. Из трубы вырывались искры и пламя. Бухта и берега были погружены во мрак.
Вдруг вырисовался в темноте крейсер, сиявший электрическими огнями. Освещение военных судов напоминает иллюминацию.
У трапа Кривошеина встретил адмирал со штабом. Нас провели к адмиралу в салон, где горел огонь в печке-камине. Когда мы уселись в мягкие кресла и протянули ноги к огню, нервы стали разматываться и приходить в норму. Кривошеий спал на диване одетый. Мы с Тхоржевским — в креслах. Я сразу заснул. Ночью проснулся. Крейсер шел. Мы оставили Россию, на этот раз надолго».
По свидетельству Чебышева, на крейсер село около сорока севастопольцев. Если бы Врангель начал эвакуацию планомерно и растянул ее на несколько недель, то тот же «Кентавр» смог бы совершить несколько рейсов по маршруту Крым — Стамбул (от Севастополя до Босфора крейсер дошел менее чем за 15 часов) и спасти от красного террора тысячи беженцев.
Епископ Вениамин вспоминал об этих днях с большей иронией по отношению к Врангелю:
«В тыл прошли слухи, что на фронте неладно. Архиереи, члены Синода, полушутя, но со страхом говорят мне:
— Пойди узнай у своего Врангеля: каково военное положение?
Я пошел. Генерал ходил по кабинету Большого дворца. Спрашиваю.
— Отлично! Только чудо может помочь большевикам. Перекоп и Джанкой неприступны!
Возвращаюсь к архиереям, утешаю их: всё прекрасно! Они благодушно разъезжаются опять по монастырям, где жили.
Проходит еще месяц. Слухи всё ухудшаются. И тут вдруг в октябре наступили небывалые на юге морозы. Наша армия не была подготовлена к ним. И пришли известия, что мы отступаем под натиском красных, которыми командовал Фрунзе.
Синод снова собирается.
— Пойди спроси у Врангеля! Иду… Ходит нервно, но сдержанно.
— Каково положение?
— Конец! Только чудо может помочь нам! — кратко отвечает генерал.
— Как же вы недавно говорили, что чудо может помочь большевикам?
— Ну, что же? Разве я буду открывать всем карты? Положение безнадежное, силы неравны. Я ожидал этого с самого начала, как помните. Теперь остается надеяться лишь на чудо. Ну, а достойны ли мы чуда, это, владыка, вам как архиерею лучше полагается знать, чем мне, — с ласковой шуткой сказал он. — Нужно укладываться для немедленной эвакуации, у меня уже всё заранее подготовлено. Так и скажите владыкам.
Я сказал… Переполох… Недовольство Врангелем! А в сущности, чем он виноват? Ничем».
Двадцать девятого октября главнокомандующий издал приказ-воззвание:
«Русские люди. Оставшаяся одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существуют право и правда.
В сознании лежащей на мне ответственности я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.
По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.
Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для ее эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано всё, что в пределах сил человеческих.
Дальнейшие наши пути полны неизвестности.
Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.
Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье.
Генерал Врангель».
Одновременно было выпущено правительственное сообщение:
«Ввиду объявления эвакуации для желающих офицеров, других служащих и их семейств правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают приезжающих из пределов России. Недостаток топлива приведет к большой скученности на пароходах, причем неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем. Всё это заставляет правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственной опасности от насилия врага, остаться в Крыму».
Тем временем Реввоенсовет Южного фронта 28 октября (10 ноября) направил из Мелитополя радиограмму генералу Врангелю, предлагая сдачу и гарантируя всем сдающимся в плен солдатам и офицерам Русской армии, включая ее высший командный состав, полное прощение, жизнь и неприкосновенность. В случае отклонения «делаемого честного предложения» на барона возлагалась «моральная ответственность за все возможные последствия». Получив это сообщение, главнокомандующий распорядился закрыть все радиостанции, за исключением одной, обслуживаемой офицерами.
На следующий день по радио было направлено еще одно обращение Реввоенсовета фронта к врангелевским войскам с призывом к добровольной сдаче:
«Белые офицеры, наше предложение возлагает на вас колоссальную ответственность. Если оно будет отвергнуто и борьба будет продолжаться, то вся вина за бессмысленно пролитую русскую кровь ляжет на вас. Но мы не стремимся к мести. Всякому, кто положит оружие, будет дана возможность искупить свою вину перед народом честным трудом».
