Федор Раззаков - Андрей Миронов: баловень судьбы
12 февраля Миронов играл в спектакле «Бешеные деньги», 18-го это был «Ревизор», 20-го – «Бремя решений», 21-го – «Вишневый сад», 23-го – «Прощай, конферансье!».
23 февраля по ТВ показали комедию Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля» (21.45). Фильм не транслировали почти три года (с октября 83-го).
24 февраля Миронов играл в «У времени в плену», 25-го – в «Бремени решений», 28-го – в «Горе от ума».
Март начался для Миронова с «Трехгрошовой оперы» (2-го). Далее шли: 3-го – «Бешеные деньги», 4-го – «Бремя решений». 8 марта Миронов отпраздновал свой 45-й день рождения.
12 марта Миронов играл Мекки-ножа в «Трехгрошовой опере». Его же он играл и 16-го. В тот же вечер, в 21.45, по ТВ состоялась премьера фильма Аллы Суриковой «Будьте моим мужем», где Миронов играл главную роль – детского терапевта Виктора.
17 марта Миронов играл Джона Кеннеди в спектакле «Бремя решений». На следующий день это был конферансье Буркини в «Прощай, конферансье!».
Тем временем продолжаются репетиции «Теней». Утром 19 марта в большом репетиционном зале Театра сатиры (с 1984 года он же – Малый зал театра) первый раз прогнали начало первого действия спектакля. Прогон прошел прекрасно, и режиссер спектакля Миронов (на репетициях роль Клаверова пока играет другой актер – А. Диденко) и все актеры остались довольны результатом. Вечером того же дня Миронов играл Чацкого в «Горе от ума».
Миронов работал над «Тенями» одержимо, можно сказать неистово. Вот как об этом вспоминает А. Вислова: «Для него это был нормальный ритм жизни, смысл которой заключался в непрекращающейся работе. Он ее любил, хотя как-то не то в шутку, не то всерьез признался мне: „Вы знаете, я такой ленивый“. Но каким-то чутьем он сознавал, что любое расслабление для него – непозволительная роскошь. Он старался не знать минут простоя. Быть может, предчувствие скорого конца торопило и одновременно заставляло максимально заполнять каждую секунду отпущенного срока. Он жил своей сверхзадачей. Последние годы его рабочее время чрезвычайно уплотнилось. Он работал везде: на отдыхе, дома, в самолете, в поезде, в машине. Где бы я его ни заставала, по глазам видела непрерывную работу мысли, искру неутихающего творческого огня. Из-за этого он постоянно пребывал в лихорадочном состоянии. То была не суетливость, нет, а именно внутренняя лихорадка. Непонятным образом она сочеталась с ясной головой, четкостью и ловкостью в движениях, внутренней собранностью, а еще с гибкостью мышления, мгновенной включаемостью в любой ритм. Иногда, придя на репетицию, я видела его одиноко и неподвижно сидящим в зрительном зале, с отрешенным взором, устремленным на сцену. В такие мгновения он весь был в каких-то своих мыслях, не замечал никого, но через несколько минут раздавался хлопок в ладоши, и с возгласом „Все. Начали!“ он взлетал со своего места с непредвиденной легкостью и вихрем захватывал все окружающее пространство. На его репетициях мне часто казалось, что каждое проходящее мгновение – чудо, и оно никогда не повторится… За Мироновым хотелось следить неотрывно, потому что то, как он существовал в пространстве, говорил, думал и просто жил, было обыкновенным чудом. До него можно было дотронуться, но ощущение зыбкости, непрочности, невечности, хрупкости его, как любого чуда, порождало чувство грусти и ирреальности. Сам репетиционный процесс напоминал мистическое театральное действо, своеобразное шаманство. Помню, как во время одной из репетиций „Теней“ Миронов попросил принести свечи, зажег их и с горящими глазами, проносясь мимо них, все так же лихорадочно произнес: „Сейчас будем делать театр!“ (свечи входили в замысел мизансцены). Он „делал“ театр всегда и везде, потому что нес его в себе самом. Вся его режиссура была направлена на то, чтобы заразить, увлечь, пленить других магией театра. Он взывал к творческому началу в артистах без устали. „Вы же все тут талантливые люди!“ – слышала я много раз его отчаянный возглас-призыв на репетициях. И иногда ему удавалось в других разбудить и вытащить наружу что-то неожиданное…»
21-го Миронов играл Джона Кеннеди, 22-го – Лопахина в «Вишневом саду».
22 марта по Всесоюзному радио состоялась трансляция радиокомпозиции «Актер и его роли», посвященная творчеству Андрея Миронова. Вела передачу Алика Смехова.
26 марта Миронов играл Фигаро в подзабытой «Женитьбе Фигаро», 27-го – конферансье Буркини, 30-го – купца Лопахина.
В первый день апреля Миронов вышел на сцену родного театра в роли Мекки-ножа в «Трехгрошовой опере». Далее шли: 2-го – «Вишневый сад», 4-го – «Бремя решений», 8-го – «Ревизор». По закону подлости в тот же вечер по ТВ состоялась премьера фильма Алексея Германа «Мой друг Иван Лапшин», в котором Миронов сыграл одну из лучших своих киноролей – журналиста Ханина. Премьера выпала аккурат на те самые часы, когда в «Сатире» шел «Ревизор», – 19.20. Однако утром следующего дня фильм повторили.
Вечером 9 апреля Миронов играл в «Бешеных деньгах», 11-го – в «Горе от ума», 14-го – в «Бремени решений», 15-го – в «Вишневом саду», 16-го – в «Прощай, конферансье!», 18-го – в «Бремени решений».
19 апреля Миронов приехал на «Мосфильм», где в комнате № 450 прошла видеопроба для фильма «Человек с бульвара Капуцинов». Однако смотрели главным образом не Миронова, поскольку его участие в фильме было главным условием его появления на свет, а возможную партнершу Миронова. В тот день это была Ирина Розанова. Но, как покажет будущее, главную женскую роль суждено будет сыграть не ей, а Александре Яковлевой (ее проба пройдет 23 апреля).
22 апреля Миронов играл в спектакле «У времени в плену». Затем в течение двух недель он в спектаклях не участвовал, посвятив это время записи песен для фильма «Человек с бульвара Капуцинов». Композитором фильма был его старый знакомый Геннадий Гладков – это был их третий совместный фильм. Хотя поначалу Гладков работать в «Капуцинах» не хотел – ему что-то не нравилось в сюжете, да и сроки не устраивали. Короче, Суриковой он отказал. Тогда в дело вмешался Миронов. Он лично позвонил Гладкову и попросил согласиться. Сказал: «Старик, мы, к сожалению, так редко видимся, все бегаем друг от друга. Давай хоть на этой картине встретимся. Может быть, она будет последней». (Миронов не ошибся: для них с Гладковым этот фильм действительно станет последним. – Ф. Р.) Я все еще пою в концертах твои старые песни. Напиши мне с Юлием Кимом новые, я их потом из фильма возьму на эстраду». Отказать другу Гладков не посмел.
Вспоминает Г. Гладков: «Записи у нас с Андреем шли по той же схеме, что и раньше, с препирательствами, взаимными уколами, шутками, мелким недовольством. Только на этот раз он был более задерганным и уставшим: театр, репетиции, концерты. В процессе записи многое менялось, и не все то, что записали, вошло в картину…»
