Федор Раззаков - Андрей Миронов: баловень судьбы
Вспоминает А. Вислова: «В записной книжке отмечено: „3 февраля, 1986 год. Понедельник, 10 утра“. Миронов приступает к репетициям спектакля „Тени“ по пьесе Салтыкова-Щедрина. Последняя постановка, последняя роль в театре, хотя о том еще никому не ведомо. В тот обычный февральский, в меру холодный день прихожу в театр и поднимаюсь в малый репетиционный зал – просторную комнату с одной зеркальной стеной и балетным станком для упражнений вдоль нее. Посередине стоит длинный стол. Здесь собираются участники будущего спектакля. Миронов приходит не один. Вместе с ним в дверях появляется В. Н. Плучек. Кажется, они что-то договаривают друг другу на ходу, как всегда острят. Но с лица Плучека не сходят напряжение и вызов. Миронов как будто старается этого не замечать, внешне спокоен и собран. В театре ни для кого не секрет, что отношения между главным режиссером и первым актером труппы натянуты. Атмосфера за кулисами последние годы нелегкая. Ее нагнетание не проходит мимо Миронова. Утрату дружеской сердечности и былого взаимопонимания в отношениях с главным режиссером он переживает остро, но изо всех сил старается не обращать внимания на закулисные сплетни и продолжает работать. Миронов всегда отдавал себе отчет, чем был обязан Плучеку, называл его учителем, испытывал к нему непоказное уважение и благодарность…
Полагаю, Миронов не для формальности позвал Плучека открыть и как бы благословить начало репетиций. Он не хотел верить в то, о чем некоторые говорили вполголоса, а другие в полный голос. И был прав. Творческий запал этих двух художников был, как правило, все-таки сильнее перепадов в личных взаимоотношениях. Плучек в своем недолгом вступительном слове высказал много важных и дорогих пожеланий.
Вот несколько отрывков из них.
– Пусть будет у вас атмосфера студии. Спектакль должен быть с душою. Актеры должны испытывать трепет перед репетициями… Несколько пожеланий Андрею Александровичу. Актерская режиссура в чем-то ущербна. Постановка спектакля – это другое призвание, другому должна быть посвящена жизнь. Она требует полного увлечения. Андрей Александрович, вы очень яркий артист и воспринимаете роль через свою артистическую индивидуальность. На репетиции рождаются иногда робкие, иногда ошибочные ростки в актерском творчестве. Их надо всячески поддерживать… Актеров призываю увлечься первоосновой. Немирович говорил о своем театре: «Мы – театр автора». Мне это необычайно близко. Актеры сегодня отучились от понимания особенностей в расстановке слов у великих писателей. О важности такого понимания говорил еще Мейерхольд. Увлекайтесь природой автора, проникайтесь им. Не возлагайте все на режиссуру. Я очень ценю самостоятельность поиска… Необходимо «царапнуть» хоть что-то из современной нашей психологии. Наш театр живой. Во всех спектаклях мы пытаемся найти современный интонационный психологический строй. Бахтин считал, что слово само по себе ничего не значит, когда оно не является носителем интонации. Каждая эпоха имеет свой интонационный фонд. Надо правильно найти в классике современный интонационный ход…
После своего «благословения» Плучек поднялся, пожелал успеха всем, по-отечески поцеловал Миронова и удалился. Глядя на них, хотелось думать, что все хорошо, а грустные домыслы и слухи неверны. Увы, то была иллюзия, что вскоре подтвердилось.
Тем не менее репетиции начались.
– Очень правильно сказал Валентин Николаевич, – произнес после его ухода Миронов. – Я надеюсь, что интерес у всех присутствующих к этой пьесе существует. Пьеса не имеет близких аналогов. Ключей привычных к ней нет. Она рождает ассоциации с поздним Островским. Повзрослели его персонажи, с ними произошла какая-то метаморфоза. До автора всем нам еще надо дотягиваться. Он прекрасен, хотя мрачен и черен. Драматическая сатира – так определен жанр пьесы. Исходным моментом каждого героя является глубочайший реализм. Второй план этой пьесы будет присутствовать на сцене, я имею в виду Шалимова и Клару. (Потом в спектакле из внесценических персонажей Миронов оставит только Шалимова. – А. В.) Шалимов и Клаверов – два антипода. Мне интересна мысль о том, как мясорубка определенной системы засасывает людей. В сценическом оформлении я представляю круглый, большой, на всю сцену зал, окаймленный колоннадой, с целым рядом лестниц, уходящих в высоту, по кругу между колоннами – ложи-бенуар, в которых возникает Клара, Шалимов, вся воспаленная фантазия персонажей пьесы. Должен быть элемент «проклятого водевиля», о котором пишет Щедрин. Симультанное, одновременное действие. Здесь возникает и проходит вторая жизнь всей системы общества. Ирреальность, вплетенная в реальность. Ни в коем случае не иллюстрировать идею, поместить ее в общий калейдоскоп жизни. «Все мы подлецы и люди благоразумные» – это эмоция современная…
Конец гармонии во внутреннем и внешнем состоянии Миронова совпал с его «броском в режиссуру». Было ли то случайным совпадением или попыткой вырваться из тисков неудовлетворенности застывшим с некоторых пор уровнем режиссуры в своем театре? Последняя причина кажется более вероятной. Плучек уже не торопился, как раньше, идти навстречу невостребованным внутренним возможностям Миронова, а актер жаждал свежего притока идей…»
5 февраля Миронов играл в «Трехгрошовой опере», 6-го это был «Вишневый сад», 7-го – «Бремя решений», 10-го – «Трехгрошовая опера».
11 февраля в «Советской культуре» появилось интервью Андрея Миронова, взятое у него журналисткой Натальей Лукиных. Приведу лишь небольшой отрывок из него, где речь идет о кино. Интервьюер спросила у актера относительно его нового киношного имиджа – более серьезного, чем раньше, на что Миронов ответил следующее:
«Не думаю, что настал какой-то особенный, этапный для меня период жизни в кинематографе. „Серьезный“ этап в моей биографии открыла для меня скорее сцена, причем уже давно. В спектакле Театра сатиры „У времени в плену“ по пьесе А. Штейна мне доверили играть роль Всеволода Вишневского, серьезный драматический образ. Странно, но в самом вопросе о моем постоянном амплуа в кино слышится некое обвинение. Дескать, пел, танцевал, веселил публику и вдруг посерьезнел. Что случилось? Да ничего не случилось. Просто меня как-то дружно „записали“ в поющие комики, а я, между прочим, не так уж много и пел-то в фильмах. У меня за 25 лет работы в кино было всего четыре музыкальные картины! Ничуть не больше, чем у других драматических актеров. (Здесь Миронова подводит память: картин, где он исполнял песни, на его счету на тот момент было восемь. Перечисляю: „Бриллиантовая рука“, „Достояние республики“, „Соломенная шляпка“, „12 стульев“, „Обыкновенное чудо“, „Трое в лодке, не считая собаки“, „Будьте моим мужем“, „Блондинка за углом“. – Ф. Р.) Но это не означает, что я отрекаюсь от легкой комедии, от музыки в кино. Нисколько! Напротив, я бы и сейчас с удовольствием пел и танцевал, правда, у меня уже, конечно, не получится так, как в молодые годы. Об участии в интересной современной музыкальной кинокомедии можно только мечтать. Вот я и мечтаю пока за неимением реальных предложений…»
