Ольга Круглова - Япония по контракту
Четвёртого января хозяйка овощной лавки возле её дома положила поверх купленного пакета яблок пластмассовую коробочку — новогодний подарок постоянному клиенту. Пятого, в первый рабочий день, декан собрал сотрудников факультета и произнёс речь об итогах прошедшего года и планах на будущее. После непременной викторины, где загадали сезонное слово "снег", народ направился в комнату с накрытыми столами. Но этот праздник был совсем коротким. "Кампай!" прозвучало призывно, как "банзай!". Закуску съели быстро, по-деловому и разбежались по своим кабинетам — пора за работу!
Вечером четырнадцатого января возле больших шраинов запылали костры и народ потянулся к ним, чтобы сжечь новогодние украшения — бамбук и сосну, обвязанные соломой. Выбрасывать то, чем приветствовали шинтоистских богов, как простой мусор, не полагалось. А огонь — очищение. И вода тоже. В центре, прямо на улице устроили небольшой бассейн из пластмассовой плёнки, и девушки в тонких белых кимоно заходили в него, зачёрпывали воду ладошками, поливая себя, прохожих и молодых парней в одних набедренных повязках, которые оглушительно били в барабаны. Вымокшие прохожие ничего против не имели — вода смывает дурное с тел и душ. Голые мокрые барабанщики лихо приплясывали на ледяном ветру, а девушки в белых хапи и высоких красных колпаках подносили им сакэ. Температура была минус один.
Глава XIII. Заметки на листках, лежащих на татами (Мы, японцы…)
Внимательно вглядись.
Цветы пастушьей сумки
Увидишь под плетнём.
Басё
Театр и маски
Вот глупый соловей!
Он принял за тенистый лес
Бамбуковый плетень!
Кикаку
Когда это началось? В те первые дни, когда она бродила по японскому городу ослеплённая, восхищённая? Или потом, когда плакала от обиды и злости, уткнувшись носом в плесневеющее татами? Может быть. Но по-настоящему это проявилось однажды утром… Тогда был май. Цветы не умещались в крошечных садиках и вырывались наружу. Тёплый цветочный дух мешался с дыханием согревающегося океана. Она бежала на зарядку по вымытой до блеска утренней улочке, радуясь солнечным зайчикам, пляшущим на ярких плитках тротуара, домикам-игрушкам… Раз, два, три, четыре — дом. Раз два, три, четыре — другой. Раз… Пустая земля, незанятая. Как окно с видом на Тихий океан. Она прервала бег. Красное солнце отделилось от розового моря и повисло в белой утренней дымке. Небо стало как японский флаг. И вдруг с этого самого неба упало: ты напишешь книгу о Японии! И посыпалось мелко-мелко — палочки, тапочки… Кнопки, скрепки, ластики… И Намико, Сумико, Митико… Она бегом вернулась домой, села к столу. Рука не успевала за тем, что теснилось в голове. Слова и образы приходили сами собой, словно кто-то диктовал ей. Чей-то голос. Чья-то воля.
Не узнавая себя, она почему-то писала не о физике, а о японских домах и магазинах, о сэнсэях и студентах, о бойкой скуластой девушке Митико и о русской жене японского журналиста… Забираясь на ночь в свой футонг, она клала на татами рядом с изголовьем чистые листы и карандаш. И, вспоминая прожитый день, вдруг что-то записывала. Карандаш продавливал бумагу, спотыкался о соломинки циновки, оставляя на линиях странные изломы, — в строчки вплеталась Япония. Влажная от океанской сырости бумага лежала словно переводная картинка её детства, которую следовало тереть пальцем чутко, осторожно, слой за слоем снимая мутную, белесую пелену, чтобы постепенно, медленно стали проступать неясные контуры городов и людей, плавные очертания гор, острые углы университетских зданий…
— Япония запертый сундучок с потерянным ключом, — вспоминала она Гончарова.
Так писал он, глядя на таинственную страну с борта фрегата "Паллада". Ей повезло больше — она жила на японской земле. Но и из этого положения сундучок отпирался туго, оставляя пришельца гадать: какая она — Япония?
Суперсовременная страна, знаменитая на весь мир электроникой и автомобилями, вблизи оказалась патриархальной, сельской. Здесь, как в деревне, вставали на заре и работали до ночи. И с нравами города, развращающего человека праздностью, боролись, выискивая себе работу, вылизывая до блеска всё, к чему дотянется рука. И нравы тут были сельские — серьёзность, практичность, бережливость. И мышление крестьянское, конкретное, не признающее абстракций. Здесь не интересовались политическими доктринами, партиями, классами. Здесь важно было только то, что видно глазом: все мы — японцы. И жили здесь прозрачно, как в деревне, где каждый видит каждого. И дома свои запирали символическими замочками, вроде той щепки, которую её бабушка на рязанщине затыкала в петлю замка, чтобы известить приходящих, что хозяев дома нет. Крестьяне всегда честные. Своруешь, а бежать куда? Земледелец от своей земли не убежит. Японец — от Японии. Это скотоводу-кочевнику схватить чужое да удрать легко. Но скотоводов в Японии не уважали. А к рису относились трепетно, как русские крестьяне к хлебу, и шефа почитали, как отца в патриархальной русской семье. И жили здесь, как в деревне в старину: спали на соломенных циновках, обогревались керосинками, котатцу… И ели, как прадеды, рис и мисо-суп. Какая-то спасительная сила не давала японцам оторваться от закона предков, от родной земли.
Но от внешнего мира японцы, словно сговорившись, прятали свою суть. Заботились о форме, скрывали содержание. Ценили ритуал, таили искренние чувства — не жаловались, если больно, не кричали, рожая, умирая. Если жизнь вообще — театр, то японская жизнь — театр особенно. Здесь жили по сценарию. По сценарию ели, пили, спали, работали и отдыхали. По сценарию разговаривали с начальником и с женой, по сценарию женились, кланялись, разделывали рыбу, заваривали чай. Сценарий японской жизни не допускал импровизаций, роль свою полагалось знать точно, до мельчайших деталей. И потому обучение в Японии занимало очень много времени. Особенно обучение чему-то японскому — десятки лет уходили на постижение икебаны, каллиграфии, чайной церемонии, разделки рыбы фугу… Потому так высоко ценились здесь сэнсэи — учителя. Ведь без них японцу слова не молвить, шагу не ступить.
— Японки не могут перехватить рецепт у подружки и сделать приблизительно, им надо всё знать точно, — делилась открытиями, сделанными на кулинарных уроках, Леночка. Эти качества японок позволяли ей зарабатывать на варке борща. — Я однажды кастрюлю накрыла тарелкой — крышка у меня куда-то завалилась. Смотрю, а мои ученицы записывают, мол, по рецепту так положено — русский борщ тарелкой накрывать. И русские пирожки печь в гриле. А у меня просто нет нормальной печи с духовкой, вот я грилем и обхожусь, а вместо противня использую фольгу. Это же так просто! А они всё спрашивают: "Кто тебя этому научил — печь на фольге?" И удивляются: "Как это — сама сообразила?"
