Митрополит Евлогий Георгиевский - Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной
Воиново
В этом же, 1921 году завязался приход на границе Пруссии и России, неподалеку от пограничных пунктов Вержболово — Эйдкунен. В этой части Пруссии осело много наших старообрядцев, бежавших за рубеж от жестоких преследований их в XVIII веке. Они расселились на хуторах среди Мазурских болот; жили хорошо, безбедно, самобытно, переняв кое-что из внешних достижений германской культуры. Большинство из них "беспоповцы": ни храмов, ни священников — только моленные и руководство начетчиков и начетчиц. Из этой однородной массы староверов в конце XIX века выделились "единоверцы", т. е. староверы, признавшие нашу церковную иерархию, но сохранившие свои обряды. Основоположником единоверческого движения был инок Павел Прусский. В 80-х годах он сознал свое заблуждение, принял православие и сделался архимандритом-миссионером. Необразованный человек, но большого ума, он написал под руководством профессоров Московской Духовной Академии свои литературные труды о расколе и единоверцах. За собою он увлек часть старообрядцев в России и в Пруссии.
Прусских единоверцев окормлял из Берлина о. Мальцев (изредка наезжал к ним). Во время войны они попали в драматическое положение: по душе русские, а служить надо в германских войсках. Немцы с этим считались, поступали разумно — посылали их на итальянский фронт или назначали на нестроевые должности.
Когда я обосновался в Германии, я посылал к ним раза два-три священника для переговоров, нельзя ли им объединиться в общину и соорудить свой храм. Первым моим посланцем был о. Диодор Колпинский, которого вскоре пришлось сменить. В юности после кадетского корпуса он перешел в католичество, а в эмиграции вернулся опять в православие. Он пришел ко мне в Тегель, исповедался — и я его принял. У него была любовь к русской старине, и я решил его направить к старообрядцам. Однако вскоре обнаружилось, что ему со своим служением не справиться, и я назначил на его место о. Александра Аваева.
О.Александр, бывший офицер гренадерского полка в Москве, покинув полк, отправился в Оптину Пустынь, где спустя некоторое время стал рясофорным монахом. После мобилизации он попал на фронт, а там его вскоре взяли в плен. Участие в войне монашеского духа в нем не угасило. Когда он пришел ко мне и я с ним побеседовал, — я посоветовал ему принять священство. Он с радостью за совет ухватился. Священник из него вышел прекрасный: скромный, беззаветно преданный своей пастве. Он стал служить по старообрядческому уставу, сошелся с приходом, стал любимым батюшкой. Один из крестьян пожертвовал землю, о. Александр стал собирать деньги на построение храма. Выстроили прекрасную церковь и под одной с нею крышей — помещение для школы, для о. настоятеля и для сторожа.
Меня пригласили на освящение храма. Незабываемая поездка! Отрадные впечатления… Я с наслаждением прожил там с неделю.
Ехать пришлось через польский коридор. На станции меня радостно встретили крестьяне и повезли в храм. Дорогой встречались "беспоповцы" — старухи, бабы… Завидя меня, отворачивались, плевались, но все же украдкой старались подсмотреть, что за архиерей приехал…
С вечера в храме была всенощная. Длилась она с шести часов до часу ночи. Служба исполняется у староверов без малейших пропусков. Певчие знают слова песнопений наизусть, и поет почти вся церковь. Я стою на правом клиросе, на виду — никуда не уйдешь, а они все читают и читают, поют и опять читают… без малейшего утомления! Шестопсалмие прочитала девочка лет десяти-двенадцати — художественно. Ни одному псаломщику так не прочитать. Молятся староверы истово, стоят благоговейно. Мужчины в поддевках — на одной стороне, женщины в платочках — на другой. Ни одной шляпки. Ни одного бритого лица. Дисциплина среди молящихся железная — не смей присесть, не смей уйти. А если какая-нибудь девушка и вздумала бы отважиться уйти, — все старухи на нее зашипят. После службы я поделился своими впечатлениями с батюшкой. "Это — что… — сказал он, — а вот канон Андрея Критского — это действительно может сверх сил показаться. После каждой стихиры три земных поклона. Более тысячи земных поклонов! Но они к ним привыкли: бьют их, опускаясь на руки, так легко и ловко, — точно мячики от полу отскакивают…"
На следующий день было освящение храма, а после торжества меня повезли по хуторам и повсюду радушно угощали. Живут старообрядцы богато, извлекая доход главным образом из фруктовых садов, собственных или заарендованных у помещиков, и живут крепчайшим старым русским бытом, благоговейно храня древние церковные традиции. Столько лет прожили среди германской культуры — и не поддались, хоть кое-какими плодами ее и воспользовались. Так, например, есть у них прекрасная немецкая школа, а рядом своя, церковноприходская, где учатся по часослову и псалтыри. Достойные уважения, трудолюбивые, крепкие люди.
На освящение пришли посмотреть некоторые "беспоповцы". Я узнал об этом и за обедом спрашиваю моих сотрапезников: не надо ли мне заехать с визитом к "беспоповцам"? А один древний старик, который еще сражался под Седаном, мне в ответ: "Пустяки все это, пустяки… ну а если уж поедете, ничего у них не ешьте, меня, столяра, из кошачьей миски там кормить хотели". Я все же счел нужным к "беспоповцам" съездить.
Приезжаю… Маленький домик в прекрасном цветущем саду. Кругом во все стороны волны белых цветов… Близ дома сидит молодая, красивая, с "нестеровским" лицом девица, в белом платочке, читает книжку — совсем "Аленушка"… Вышла игуменья. Умная, она никакого угощения мне не предложила, а повела в моленную. Какая красота! Какие иконы! Старинное письмо, драгоценные серебряные и золотые оклады… "Беда, беда у нас большая стряслась — Владычицу во время войны у нас украли, Владычицу украли…" — плакалась игуменья. Когда вышли из моленной, повстречали старуху-начетчицу. "Иларюшка!.. Иларюшка!.. — окликнула ее игуменья. — Поди-ка сюда, к нам умные люди приехали, нам бы у них поучиться…" Иларюшка, сумрачная молчаливая старуха, подсела рядом на скамейку. Однако беседа с суровой старицей не вязалась. Потом я узнал, что после меня скамейку омывали святой водой. А со мной хитрили: "Нам бы поучиться…" Старик-столяр торжествовал: "Я же вам говорил!"
Организованный мною у единоверцев приход просуществовал все эти годы, не доставив мне ни единой неприятности. О.настоятель обслуживал и маленькую общинку в Кенигсберге, выезжая туда раза два-три в год. Не так давно он организовал в своем приходе женскую монашескую общину. Дух Оптиной Пустыни сказывается на всей его пастырской деятельности.
Епископ Тихон написал о. Аваеву отвратительное письмо с целью склонить его на разрыв со мною. "Митрополит Евлогий может ваше имущество передать грекам… — писал он, — вам неприлично не переходить ко мне, находящемуся в согласии с германскими властями…" Я предупредил о. Аваева о замысле епископа Тихона — распутал все сплетение наговоров, дал директивы быть корректным с германской властью, а если она поставила бы вопрос об юрисдикции ребром, предложил собрать прихожан и посоветовал предоставить им самим решить этот вопрос по совести. На законном основании германская власть захватить имущество прихода не может: это его собственность.
