Владимир Гельфанд - Дневники 1941-1946 годов
- Спасибо, товарищ генерал! Большущее спасибо! - выпалил я, одновременно с движением швейцара, захлопывающего дверцу машины, и отдав четкую красноармейскую честь, застыл в долгом воинском приветствии.
Короткий вихрь пыли поднялся на месте, где только что стояла машина, и разостлался ей вдогонку серой воздушной дорожкой.
Я подошел к шлагбауму. Поезда еще не было, а машины, как назло, редко появлялись на дороге. Пришлось сильно наскучаться в ожидании транспорта. Вдруг на противоположную улицу шариком метнулась маленькая машина, и замерла странно и вопросительно. Вылез шофер, выбрался еще один военный в красной французской шапке, напоминающей что-то Версальское, Парижскую коммуну, Пьера и прочее из старины глубокой. С трудом выговаривая по-немецки, француз-пассажир интересовался дорогой на Берлин. Я обрадовался и сел в машину - хорошо знаю! И мягко понеслись старенькой французской вездеходкой по широкому асфальтированному берлинскому шоссе.
Пробовал заговорить со спутниками, но один с трудом понимал, а другой шофер, отмалчивался - не знал или не уважал немецкий. Молчание оказалось неловким, я жаждал его избежать как можно скорее. Вдруг мой сосед засвистел веселый мотив марсельезы, шофер подхватил. Мне захотелось доставить удовольствие веселым иностранцам, и я запел знакомые и популярные у нас песенки из французских кинофильмов "Под крышами Парижа", "Чилите". Эффект оказался сверх ожидания бурным. Мой сосед чуть не расцеловал меня и вместе со своим шофером восторженно захлопал в ладоши: "Браво, русский, браво!", и больше, я думаю, от удовольствия не смог ничего сказать. Затем они оба подхватили мелодию и мы втроем пели ее, позабыв о языках и званиях.
Машина резко затормозила, остановившись не доезжая до группы русских и американских офицеров, оживленно беседовавших на дороге. Высокий статный американец с двумя звездочками на погонах что-то объяснял нашему полковнику, и тот утвердительно кивал, наверняка не понимая о чем ему говорят. Остальные офицеры почтительно вслушивались в беседу на ломаном немецком, и, видимо, совсем не знали Deutsche Sprache.
Так немецкий язык превращается в международный. Немцы попадают в самый зенит международных встреч и связей, а Берлин становится центром, где сталкиваются людские интересы, обычаи, где оседает и рассеивается человеческая культура и невежество.
16.10.1945
Передо мной почти законченный вид проститутки. У нее и брови подведены, и на губах налеплена помада, и пахнет плесенью и одеколоном. Она не лишена красоты, но рука уродливого художника-пошлости отобрала всю свежесть ее и привлекательность. Тело у нее нежное, груди большие, упавшие, но с твердыми сосками, за которые с удовольствием можно взяться.
Нашел я ее на улице у Александер Платц и узнал совсем неожиданно и случайно. Было еще не очень поздно. Трамваи ходили, и я мог свободно добраться до гостиницы на Weissensee. Но меня вдруг привлекла мысль поискать приключений у входа в метро, где обычно собираются сливки столичной суеты и неприглядности. Торговля, что очень редко бывает, уже закончилась. Обывателей, опять-же, не хватало для хорошей толкучки и всяких Geschafte.
17.10.1945
17.00 по Берлинскому времени. На самой вершине немецкой Колонны Победы (Siegessaule). Виден весь Берлин. Центр от колонны зеленый - сады, потом здания. Улицы узкие, только две-три широких. Развалины города безобразны.
Решетчатый бронзовый барьер огибает постамент, на котором широко развернулась "Победа" в образе женщины с лавровым венком в поднятой кверху руке.
Искал по карманам что-либо пригодное для надписи на стене в знак посещения этого места и не нашел. Тогда обратил внимание на чьи-то царапины по-английски, ярко выделяющиеся на уже почерневшей сверху бронзе. И у меня возникла идея - ножиком!
Прошло не менее часа, а я все оформлял свою надпись. Еще один человек поднялся на балкон, посмотрел, обошел кругом, сделал сравнение с Москвой, бросил замечание, не лишенное поэтизма, насчет моего марания и спустился вниз. Я все писал. Наконец не вытерпел. Кое-что навел посильнее, в стороне приписал фамилию, спрятал ножик, и бросив последний взгляд на обнаженный до предела развалинами город, пошел на выход. Лифт не работает. Пришлось перебирать ногами, и если утомил подъем, то спуск оказался невыносимым, куда тягостнее, что я почти выскочил с последней ступеньки, побежал.
На Александер Платц приехал, когда уже начало темнеть. Базар "Schwarze Mark" (черные деньги), как его называют немцы, не поредел. Люди суетились и толкались. Воздух прорезали свистки немецких полицейских, крики бегущих людей, гул английских и американских машин; всюду сновали люди в красноармейской форме с красными повязками на рукаве, с выделяющимися на них "КН".
Все решительней подходила темнота, и день неохотно пятился в сероватую величину горизонта. Люди тоскливо поглядывали на бледно мерцающие звезды, только что возникшие, и уходили. Настало время, когда "туристы" и "паломники", топтавшие Александер Платц, вдоволь насытившись его прелестями, разъезжались по всему Берлину и далеко за его пределы, домой.
Теперь немцы не находили сбыта своим товарам и продавали дешево. Я остался на площади, даже когда перестали ходить поезда в метро и когда темное, осеннее небо, досыта напилось звездами.
За 250 марок купил Rasier Apparat (бритвенный электроприбор), дешево достал две пары женских туфель (за 100 и 200 марок) - пошлю маме. Недорого отдал за женские платьица. Зато с пальто меня надули. Утром, когда я к нему присмотрелся внимательно, оно оказалось все дырявое, так, что даже брюк из него не сделаешь.
В 22 вернулся на Weissensee.
В квартире немецких евреев - семьи Ришовских, задержался совсем недолго. Они угощали меня искусно приготовленными сладостями, поили горячим чаем. На прощание почти вырвали из рук фотокарточки, только накануне полученные в фото Берлина. Из семи видов пять пришлось оставить у них. Сделал надписи по-немецки: "zum anderen" и т.д., крепко пожал всем руки и побежал на трамвай. Но и тот не ходил больше. Тогда принялся останавливать машины. Перспектива ночевки на улице или шестикилометрового марша до "Гранд готеля", где я пишу эти строки, не радовала, и я решил применить все силы и предприимчивость свою, чтобы через час быть в постели. И действительно, мне это удалось.
В "Гранд готеле" заказал горячего чаю. Пил много. И когда наутро собрался уходить, мне насчитали 7 графинов и 12 марок.
19.10.1945
Вчерашний день гостил у Ришовских. Вечером смотрел с девчатами "Кабаретт", а совсем поздно - чаевал и слушал музыку - пение старшей дочери хозяина Эльзы, с которой, кстати сказать, успел обменяться поцелуями.
Bahnhof Weissensee. Начало первого, в пути на Карлсхорст.
