Михаил Пришвин - Дневники 1930-1931
Так в течение какого-нибудь часа все восемь оленей находились под навесом в полутемном коридоре, запертые в денники, а другие пантачи гуляли в окружающий панторезный сарай дворах с распределенными в нем кормушками.
Мы думали начать операцию часа в четыре, когда солнце бывает против панторезного станка, и значит, можно будет фотографировать с большой скоростью, например, такие моменты, когда олень, освобожденный после спилки пантов, делает колоссальный прыжок и, получая полную свободу, уносится в парк. Но недаром у меня так странно горело лицо, и я как бы предчувствовал опасность самую неопределенную. Вскоре начался тайфун и сильнейший дождь. Фотографировать стало невозможно, и я упросил товарищей операцию отложить до утра. Трудно это было потому, что олени должны были без воды провести ночь, но решили дать им в денники мокрой травы.
Вот это уже можно рассматривать в этой капризной природе как закон, что после тайфуна с дождем на другой день бывает чистый свежий воздух, легкий для дыхания и радостный. Так случилось и в этот раз. Правда, утром против станка все равно не было солнца, но в солнечный день и в тени можно снимать с значительной скоростью. Мы взяли большое эмалированное блюдо для спиленных пантов, продезинфицировали пилку, которой режут металл, и вставили ее в обыкновенный лобзик. Захватили карболовое масло, карболовую кислоту и отправились собирать дорогой урожай.
Кроме завсовхоза, теперь пантореза и егеря, с нами было три практиканта, но панторез и егерь вдвоем могут при нужде сделать всю операцию, и я буду рассказывать, как будто все делали двое.
Панторезный станок.
Начинается с того, что егерь открыл в коридор дверцу того денника, где находился предназначенный для операции олень, а сам быстро вошел в соседний денник, откуда начал уговаривать оленя ласково: «Миша, Миша, выходи!» В это время на том далеком конце коридора, где находится панторезный станок, панторез следит в дырочку за выходом оленя из денника, а я стою за щитом на противоположном конце, очень близко от денника, из которого должен выйти олень. Этот большой деревянный щит висит передо мной, и если нажимать на него, может свободно двигаться и так погонять оленя в его движении к месту операции. В щите есть дверца, через которую егерь может войти на другую сторону щита, впрочем, он также может из денника очутиться по сю сторону щита, переходя из денника в денник боковыми ходами. Ну вот, Иван Францевич сейчас в деннике, соседнем с оленем, и старается выгнать его в коридор. Что он там делает, мне не видно, и мне, и оператору с другого далекого конца коридора видна только открытая дверца, через которую должен выйти олень. Полная тишина и тревожное напряжение, потому что олень — ведь это почти дикий зверь, и из диких особенно чуткий и пугливый, и он почти птица и, прыгнув, всегда может или ногу сломать или разбить драгоценные свои панты. Он может многое сделать, если его испугать, и до тех пор, пока он не в станке, все еще неизвестно, чем это кончится.
Все восемь виденных мной через щелку оленей вели себя по-разному. С одним было так, что покажет из денника голову со своей коронкой и спрячет. Егерь выбегает в коридор, затворяет денник, перегоняет в другой денник, и оттуда олень не хочет выходить, и так долго, а насильно выгнать, опасно. И был олень, который, выйдя из денника, со всего маху ногами ударил в наш щит, потом разбежался и еще и еще. Самый удивительный олень был тот, который, выйдя из денника, спокойно пошел себе в сторону станка. Все остальные стремились нажимать слегка в сторону нашего щита, и мы с егерем, в свою очередь, нажимали, двигая щит до тех пор, пока олень не входил в панторезный станок. Да и как же ему не войти, если сзади щит нажимает, а сам панторезный станок ничем почти не отличается от коридора, по которому уже так далеко и так благополучно прошел. Бывает, однако, особенно чуткий олень, он ложится перед самым станком, и возня с таким оленем, настоящая борьба бывает долгая и трудная. Но, вероятно, это очень редко бывает. Нормально входит олень в станок, оператор же, следивший за ним в дырочку, открывает тихонько свою дверцу сбоку и ею сзади закрывает за оленем, отступление его из станка. Впрочем, оленю нечего пугаться этой дверцы, по всему длинному коридору за ним двигался щит. Олень вошел в станок. Оператор для верности прикрыл за ним дверцу и нажал рукой на рычаг. Тогда с обеих сторон станка, в который вошел олень, две длинных узких доски повернулись на петлях и сжали оленя с боков. Сейчас еще у него есть возможность освободиться от этих ужасных досок прыжком вверх, пожертвовав своими пантами, может быть, и ногой, он может еще выбить закрывающую спереди дверцу, но как раз вслед за тем моментом, когда его сжали доски с боков, панторез нажимает на второй рычаг, и под оленем проваливается пол настолько глубоко, что ноги его болтаются в воздухе, опоры нет, он висит. Когда прогремел второй рычаг, егерь быстро вылезает в калитку щита, открывает дверцу в станок и садится оленю на спину. В тот же самый момент оператор посредством блока поднимает переднюю крышку в станке, и вся картина плененного оленя видна на белом свету. Если видишь эту картину впервые, то чувствуешь себя вроде как на море: качка не бьет меня, держусь я молодцом, но внутри бывает как-то гнусно. А может быть, олень и не так страдает, как представляешь себе его душу по своей человеческой? Пусть так — мы человеки, но зато насколько же олени ближе нас к природе, и какой это вдруг выходит контраст с природой, если ноги болтаются в воздухе, тело лежит на боковых досках, на спине сидит Иван Францевич и ремешком за стаканы пантов крепко притягивает голову к плашке. Передняя доска открывается, в тот самый момент <олень> сознал всю невозможность освободиться. Один стонет, другой кричит, третий храпит, язык его какой-то серый и страшный, на боку, он тяжко дышит и очень часто как бы отравлен стрихнином и задыхается, у иного оленя все горе в глазах и все, даже спилку пантов, он переносит без малейшего стона и звука. Был совсем удивительный олень, старый пантач, который, поняв положение, отдался без всякой борьбы, и когда в его персикового цвета налитые кровью панты впилась пила и кровь фонтаном брызнула, и я в этот момент спустил шторку фотокамеры, он покосился на меня с моим крошечным аппаратом, и так это было странно, что даже оператор заметил, и после мы вспоминали вместе, как он покосился на такую безделицу…
Для спилки пантов нужно всего три-четыре движения пилой, панты кладутся на блюдо, на срезанное место накладывается марля с карболовым маслом.
…после того нажимают рычаг, управляющий боковыми зажимами, олень проваливается, чувствует там почву под ногами, упирается, делает прыжок… К этому времени я приладился уходить назад за станок, чтобы видеть <его> летящим на фоне неба. А еще потом я пробрался наружу к той калитке, через которую олень со срезанными пантами должен выбежать в парк. Ведь он с прошлого года из-за этих своих пантов сидел в неволе и теперь впервые получает свободу. И тут, конечно, из этой калитки некоторые делали прыжки не меньшие, чем из станка.
