Федор Раззаков - Пуля для Зои Федоровой, или КГБ снимает кино
«…Когда Генри Грис твердо заявил Джеку Тейту, что вытащит Викторию из Советского Союза, Тейту тотчас пришла в голову мысль, что Генри не кто иной, как агент КГБ. Кто другой мог бы взять на себя столь решительное обязательство? Эта мысль мало-помалу переросла в его сознании в твердую уверенность.
Генри Грис, вспоминая о своих словах, объяснял, что исходил не из своих возможностей, а из факта полного непонимания Джеком реального положения вещей. Учитывая, что мировая пресса продолжала активно публиковать историю любви американского моряка и русской актрисы в военные годы и о прекрасной дочери, которая мечтает встретиться с умирающим отцом, советское правительство будет вынуждено под давлением мирового общественного мнения рано или поздно выпустить Викторию.
Джек Тейт в какой-то момент признался Генри Грису, что поверил было в его принадлежность к КГБ. В одну из их последних встреч Генри Грис преподнес Джеку Тейту письменный прибор – нож для вскрытия конвертов и ножницы в черном кожаном футляре. По всей длине футляра были вытеснены серебряные буквы: „От КГБ с любовью"…»
С приходом Крючкова во внешнюю разведку произошли пертурбации руководства на американском направлении. Так, 1-й отдел (США, Канада) ПГУ возглавил Владимир Казаков (вместо А. Киреева, руководившего этим подразделением в 1969–1974 годах). Резидентуру в Вашингтоне возглавил Дмитрий Якушкин (вместо М. Полоника, 1968–1975), сменились также и его заместители по линии политической разведки (ПР) и контрразведки (КР). А к руководству резидентурой в Нью-Йорке пришел Юрий Дроздов (вместо Б. Соломатина, 1971–1975). Так что Виктория Федорова покидала СССР в период активных перемен, происходивших в КГБ на американском направлении.
Но это лишь одна версия – чекистская. Есть и другая. Дело в том, что помимо чекистской разведки была еще и партийная, которая замыкалась на ЦК КПСС и которая тоже была заинтересована в том, чтобы использовать разрядку в целях сближения с определенными кругами на Западе, которые должны были в «час Х» (после смерти Брежнева) помочь партийной номенклатуре провести в генсеки своего человека. Партийная разведка тоже имела свои каналы связи с Западом и постоянно пыталась их расширить, вербуя своих агентов в среде отъезжантов – людей, которые покидали пределы СССР и оседали за рубежом. Почему бы не предположить, что канал «Федорова – Тейт» появился на свет благодаря именно этой разведке. Тем более что эта история имела конкретный шлейф – сталинский. Этот шлейф даже будет намеренно озвучен в книге «Дочь адмирала». Зачем это было сделано? Не для того ли, чтобы еще раз пропиарить на Западе «звериный оскал» сталинского режима и помочь тем деятелям в СССР, кто не хотел его возвращения в большую политику. То есть таким образом либералы били по сталинистам. Похожая история случилась во второй половине шестидесятых (в феврале 1966 года), когда либералы «родили» на свет «письмо двадцати пяти», которое пыталось воспрепятствовать возможному возрождению апологетики по адресу Сталина. Одним из главных инициаторов появления этого письма был журналист Эрнст Генри (Ростовский) – еврей, завязанный на советские спецслужбы и партийную разведку. С той же целью чуть позже на Западе объявилась и книга А Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». У истории Федоровой – Тейта, активно пропиаренной на Западе, судя по всему, была та же цель – очернение не столько Сталина, сколько его политики, в основе которой лежало противостояние Западу.
Тем временем 18 марта 1975 года Виктория Федорова получила в московском ОВИРе долгожданную визу для поездки в США. Срок визы – три месяца (то есть вернуться она должна была 18 июня). А спустя месяц после этого получил «добро» на свой отъезд в Израиль и Михаил Агурский. Опять, скажете, случайность? А может быть, это была благодарность неких советских структур этому видному еврею за то, что он так хлопотал о деле Федоровой – Тейта? Короче, каждая «сестра» в этой истории получила по «серьге»: и КГБ, и Федоровы, и Агурский. И только одна «сестра» осталась без «серьги» – Ирина Керк. Ее миссия была выполнена, и больше в ее хлопотах никто не нуждался. Ее даже не позвали на торжественный прием, который был устроен 19 апреля в Оранж-парке во Флориде, где чествовали Викторию и Тейта.
Отметим, что из Союза Виктория вылетела 22 марта. Причем улететь они должны были днем позже, но Грис специально купил билеты на день раньше, чтобы сбить со следа не только иностранных журналистов в Москве (КГБ сбивать со следа было бесполезно – он всю эту ситуацию контролировал). Читаем в «Дочери адмирала»:
«…Выйдя из подъезда, он (Грис. – Ф. Р.) огляделся по сторонам, проверяя, нет ли слежки. Потом махнул рукой Зое, Виктории и Боре, что можно выходить. К его неудовольствию, Зоя решительно уселась рядом с шофером, поскольку „я всегда тут сижу“. Викторию Генри усадил между собой и Борей на заднем сиденье.
Машина тронулась, впереди полчаса езды до Шереметьева. Светало, но солнце еще не взошло. На улицах попадались лишь редкие прохожие.
Генри велел шоферу остановиться, не доезжая нескольких метров до аэровокзала. Боря поцеловал Викторию, шепнув ей что-то на ухо. Она кивнула. Генри сделал ему знак, и они оба вышли из машины, чтобы Виктория и ее мать могли попрощаться без посторонних.
Генри снял с плеча фотокамеру и передал ее мне. Наверно, хотел, чтобы я выглядела как американская туристка. В парике и в огромных черных очках я чувствовала себя полной идиоткой, но зато Генри был явно доволен.
Конечно же, мы приехали слишком рано для девятичасового рейса, но я уже не задавала никаких вопросов. Генри встал в очередь на регистрацию, в столь ранний час совсем короткую, и сразу после регистрации потащил меня к турникету. Все время, пока мы там стояли, он не переставал озираться по сторонам. Я решила, что в конечном итоге он свернет себе шею…».
Спустя несколько дней, на вилле во Флориде, Виктория увиделась со своим отцом. И снова заглянем в книгу «Дочь адмирала»:
«….Наконец мы дошли до двери. Передо мной открылась комната, и я увидела мужчину в яркой нелепой рубашке, протягивавшего ко мне руки. Он плакал.
Я шагнула ему навстречу и почувствовала себя в его объятиях. Я тоже заплакала. Мы просто стояли, обняв друг друга, и, не говоря ни слова, рыдали. Наверное, для нас обоих этот момент оказался слишком важным.
Молчание нарушил Генри.
– Послушайте, адмирал, а ведь с вас десять целковых!
– Вы правы, черт вас возьми, – сквозь рыдания выговорил отец. Потом и поцеловал меня, и тут я снова залилась слезами.
– Папа, папа, папа… – твердила я.
– Ш-ш-ш, ш-ш-ш, девочка, теперь все в порядке, я с тобой. – Он похлопал меня по спине, словно маленького ребенка. Потом прижал губы к моему уху и тихонько, чтобы никто не слышал, стал напевать мелодию вальса из „Цыганского барона“ – песню любви, которая много-много лет назад соединила их с мамулей…»
