Инга Мицова - История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия)
Хочу в середине июня поехать в Москву насчет Вовки. Но боюсь, что ему надо сдавать экзамены и что мой приезд не поможет. Хочу написать Жоржику, попросить, чтобы узнали, надо ли сдавать экзамены и когда. Если бы Вовка сел на второй курс, то, вероятно, не надо было бы сдавать. Вам надо прислать мне все Вовкины документы, справку, что он советский подданный, копию с метрики, предметы, какие он прошел, и отметки. Больше всего боюсь, что надо сдавать экзамены, до этого они не зачислят…
Сейчас я пытаюсь понять, как это случилось, что, несмотря на свою болезненную любовь к маме, к дому, бросила все и осталась в России? Что заставило меня думать только о жизни в России? Ведь я же была счастлива в Болгарии. Улеглась ностальгия первых лет, да и какая ностальгия может быть у ребенка? Но была. И проявлялась – вставал во сне Ленинград, бежала по гранитной набережной, летала над спящим Рыльском. Может быть, любовь к Родине – это как любовь к родителям? И нечего искать объяснения – Россия была моей плотью, моей кровью.
Тяжелейшая история выбора между страной и страстно любимыми людьми мне представится мне еще раз, и я с точностью повторю выбор.
Сережа живет в США. Моя любовь к сыну сравнима с любовью к родителям. Всякий раз, уезжая от него, я не знаю, куда спрятаться от боли, я ухожу из дома, захожу к малознакомым людям, раскладываю бесконечно пасьянс, я не знаю, как ощутить свою реальность – я не живу, живет боль, доводящая меня до сумасшествия. И все же на протяжении семнадцати лет повторяется та же история. При бесконечной любви к сыну, я предпочитаю свою страну. Остаться там… жить вместе… а любовь к отеческим гробам? Да и где они, отеческие гробы?! Мама в Болгарии, папа в Болгарии… Я не знаю ответа. Что-то выше меня и моего понимания, что-то неподвластное разуму двигало и движет мной.
Недавно я прочитала у Тургенева: «В жилах его текла беспримесная кровь – принадлежность нашего великорусского духовенства, столь много веков недоступного влиянию иностранной породы». Неужели от дедушки, предки которого были на протяжении веков из духовного звания? От мамы, которая так любила Родину? Так тосковала? И только за несколько лет до смерти мама сказала: «Знаешь, я привыкла к Болгарии и полюбила ее». Но на это потребовалось тридцать пять лет. И все же я помнила завещание мамы – похоронить только на русском кладбище.
Странно и то, что я никогда не слышала от папы возражений на мамины предложения – вернуться в Россию. Родители не скрывали свое желание вернуться в Россию, но приезжавшие оттуда старались отрезвить их. Первое, что они говорили, – где вы будете жить? Ну дадут квартирку. Но разве такую? Две комнаты. Не больше. Где вы все разместитесь? И вы думаете, что Здравко (или Здравко Васильевич) будет пользоваться таким же уважением и занимать такое же положение? Но все эти соображения, высказанные посторонними, останавливали мечтания на несколько дней – не больше.
Я всю жизнь считала – нет, не удалось мне возвратить в Россию моих родителей. Но сейчас вдруг понимаю – все же до какой-то степени удалось: мама после моего замужества ежегодно приезжала и жила в своей стране по нескольку месяцев. И папа тоже. Реже, конечно, но он приезжал не только из-за желания увидеть внуков, их он видел каждое лето, не только на годовщины празднования академии, нет, он был полон идей, он связывал свои занятия с работами российских ученых, он продолжал учиться в России, продолжал дружить и встречаться с людьми, которых уважал, которым доверял. В Болгарии у папы, говорю это с полной ответственностью, не было ни единого друга, с которым бы он мог поделиться своими мыслями и переживаниями, кроме мамы. Под конец жизни окрепла его связь с давним грацким кружком – с Тогаровым, Буби. Но Буби критиковал политику СССР, а папа, все понимая, не мог это принять. Да, любовь к стране напоминает любовь к матери, отцу, сыновьям – можно видеть недостатки, но это не имеет никакого значения. И высказанные замечания посторонних никогда не найдут отклика в душе, а могут вызвать только боль.
Мама после 1945 года в первый раз приехала в Россию только в конце 1953-го, и оформление поездки к себе на Родину для нее, советской гражданки с постоянным местожительством в Болгарии, было делом нелегким. Омерзительный осадок от посещения советского посольства в Софии оставался долго.
Оглядев маму без улыбки, ее пропустили в пустую приемную. Ждать пришлось около часа. Никто не выходил из-за плотно закрытой двери, никто не входил. Наконец маму пригласили. В комнате царил полумрак. Она пошла по ковровой дорожке к столу, за которым сидел сотрудник посольства. Сотрудник не сводил с нее строгих неулыбчивых глаз.
– Зачем вам надо ехать в Союз? – Сотрудник направил лампу на маму.
Мама объяснила. Умирает мать, давно не виделись.
– Как вы оказались во время войны в оккупации? – Голос звучал откуда-то сбоку.
Мама повернула голову и увидела сидящего в тени еще одного сотрудника. Вопрос задал он. Мама знала, что это уязвимое место, но написала в биографии все, как есть. Сразу почувствовав себя виновной, мама принялась рассказывать. Она волновалась, голос звучал неестественно, я бы не сказала – заискивающе, это качество маме было незнакомо, но, против воли, виновато. Все вновь и вновь она объясняла, зачем ей надо ехать в Киев, почему именно сейчас, как оказалась в оккупации, почему не эвакуировалась.
Когда допрос окончился и мама, чувствуя себя униженной, оплеванной, виноватой, опять пошла к выходу по той же красной ковровой дорожке, она увидела, что за ее спиной, на диване, сидел еще один человек.
– Что же они думали – что я побегу? Или буду стрелять? Будто я какая-то преступница, – рассказывала мама папе.
Папа молчал. Он-то понимал, что мама побывала на перекрестном допросе.
И вот зимой в конце 1953 года мама приезжает в Киев. Она проводит с бабушкой все время. Чтобы описать нежность, которую испытывала моя бабушка к моей маме, я приведу только несколько строк из ее многочисленных писем:
Моя родненькая, дорогая, любименькая моя Верушечка!
Голубочка моя, как я тебе благодарна за тепленькие и хорошенькие туфельки. Сейчас я хожу дома в них, моя голубочка, и это чудно, что ты обо мне позаботилась и прислала своей старенькой, никуда уже не годной мамочке, и знаешь, как мне все дорого, что ты присылаешь. Все вещи я ношу с такой любовью…
Бабушка положила маму в своей комнате. Тетя Леля спала на сундуке в коридоре.
С того времени сохранилась фотография в доме дяди Славы. Мама, с измученным, строгим лицом, напряженно смотрит в объектив. Ее правая рука лежит на сердце. Понятно, что сердце тянет, болит, понятно и то, что она не жалуется. Волосы, полуседые, серые, под цвет шерстяного жакета, как всегда, лежат в беспорядке. Она уже выслушала рассказы Лели о жизни в Рыльске, она видит, как тяжело живет Слава. Она прощается с матерью. И мама не знает, когда еще придется свидеться. Столь долго ожидаемая встреча с родными, с Родиной дается нелегко. Рядом с мамой улыбающийся, счастливый Слава, дети Славы, Ирочка.
