Франсуа Керсоди - Уинстон Черчилль: Власть воображения
В течение последующих недель Черчилль начал потихоньку ходить; он смотрел фильмы, читал множество романов, принимал много гостей, осмотрительно выпивал, часто говорил о смерти, но думал только о жизни, в первую очередь о жизни политической. 26 июня все ожидали немедленной отставки; 29-го о ней не могло быть и речи до октября; с 4 июля даже октябрь казался преждевременным: «Я сделаю то, что лучше послужит интересам моей страны. Обстоятельства могут убедить меня, что я не должен покидать свой пост…» На тот момент это была лишь бравада: Черчилль прекрасно знал, что его в любой момент ожидает новый приступ и, не восстановившись полностью, он не сможет выполнять серьезную работу; Сомс и Колвилл тайком принимали от его имени срочные решения. 18 августа он председательствовал на заседании кабинета, но лишь для сохранения видимости благополучия. Улучшения наступали медленно, усталость приходила намного быстрее, и Черчилль с удивлением открыл, что алкоголь, оказывается, может иметь негативные последствия; он никогда не боялся решительных мер и заявил своему врачу: «Я постараюсь принимать меньше спиртного, Чарлз. Я уже отказался от коньяка… Я заменил его на куантро». Но у героизма тоже есть границы, и ограничения не коснулись шампанского, белого вина, шерри, порто и виски, ну, а коньяк вернется из ссылки через два месяца. Впрочем, наш абстинент поставил самому себе крайний срок выздоровления – 10 октября, в этот день в Маргейте должен был состояться ежегодный съезд Консервативной партии. «В Маргейте, – сказал он лорду Морану, – я должен буду либо произвести речь, либо уйти!» Таковы были условия вызова: если он будет не в состоянии произнести речь или его неожиданно заставит замолчать новый приступ, он уступит свое место Антони Идену, ставшему к тому же членом семьи после женитьбы на Клариссе Черчилль в прошлом году. Если он выйдет из этого испытания победителем и покажет, что способен противостоять парламенту, то оживут все надежды, отставка будет отложена на неопределенный срок и он снова сможет посвятить себя дорогим его сердцу проектам – конференции на Бермудах, переговорам с руководителями СССР (они стали еще более необходимыми, поскольку СССР, в свою очередь, провел эксперимент с водородной бомбой) и сохранению империи (или того, что от нее осталось). Но разве все это не относилось к компетенции министра иностранных дел Идена, который вот-вот должен был вернуться к исполнению своих обязанностей? Да ладно вам! Бедняга Антони еще слишком слаб, чтобы заниматься такими вещами: «Он выглядел еще довольно слабым, когда пришел меня навестить, и показался мне каким-то подавленным». До чего же все-таки хлипкая эта молодежь!
25 августа сэр Уинстон снова вел заседание кабинета, только на этот раз более активно. Обсуждалось падение премьер-министра Моссадега, сброшенного иранской армией с подачи британских и американских спецслужб, и Черчилль настаивал, чтобы Великобритания не позволила себя обойти США в отношениях с генералом Фазлоллой Захеди, новым сильным человеком в Тегеране; в переговорах с египтянами премьер-министр снова требовал проявлять твердость. Заседание продлилось почти три часа, и в конце министры казались более уставшими, чем премьер. Сразу после него он правил гранки последнего тома военных мемуаров, затем ужинал с двумя министрами и лег спать около часа ночи; спустя четыре дня около двух часов утра встречался с Иденом и МакМилланом по вопросу проекта министерских перестановок.
В течение первой половины сентября проходили другие заседания кабинета с участием премьера; его видели на бегах, в Балморал-Касле и на приемах, один из которых был дан в честь ирландского президента, его старого врага Имона де Валера. Между этими делами он вновь погрузился в «Историю англоязычных народов», долгое время остававшуюся заброшенной, предпринял новые работы в Чартвелле и вздумал заняться разведением свиней. Конечно, это его утомляло, и 17 сентября он уехал из Лондона вместе с Мери и Кристофером Сомсами на виллу лорда Бивербрука, чтобы отдохнуть на Кап д’Ай[246].
Отдыхать? Конечно, там будут книги, мольберт, игра в карты, много виски и казино Монте-Карло, но к ним добавятся официальные бумаги, приемы в честь французских знаменитостей, «История англоязычных народов», последние страницы военных мемуаров и то, что его занимало больше всего, – Маргейтская речь. Он диктовал из нее выдержки секретарям, опробовал их на своем окружении и часами упражнялся в их декламации перед зеркалом или в ванне. Когда в конце месяца он вернулся в Лондон, он все еще побаивался будущего испытания, тем более что ему предстояло произносить речь ex cathedra [247] в течение почти целого часа, тогда как со времени приступа он редко стоял на ногах дольше нескольких минут.
«Премьер-министр, – отметил лорд Моран, – все поставил на речь». Это так, и в судьбоносный день он был столь же хорошо подготовлен, как атлет на соревнованиях; для большей аналогии добавим, что его медик выдал ему маленькую пилюлю, наполовину стимулятор, наполовину плацебо, от которой он ожидал чудес. Но 10 октября главным допингом для старого игрока были размах мероприятия и размер ставки. Он выступил вполне достойно: в течение пятидесяти минут обращался к делегатам громким голосом и без малейшей оплошности; говорил о программе консерваторов, о профсоюзном движении, о НАТО, о Германии и своем собственном проекте встречи на высшем уровне, завершив выступление словами: «Если я продолжаю нести это бремя в моем возрасте, то не из любви к власти и не от привязанности к должности (у меня было много и того, и другого), но потому, что я считаю себя в состоянии оказать влияние на ту область, которая важна для меня больше всего, – установление прочного и длительного мира. Так пойдемте же вперед с отвагой и хладнокровием, с верой и решимостью, чтобы достичь тех целей, что близки нашему сердцу». В конце съезда делегаты, члены правительства и журналисты должны были признать, что старый борец остался хозяином положения.
20 октября он прибыл в палату общин, чтобы ответить на вопросы, и депутат Генри Чэннон запишет в своем дневнике: «Он казался уверенным в себе, хотя был немного глуховат, несмотря на слуховой аппарат, но явно выглядел лучше, чем прежде». Чэннон, не любивший Черчилля, был еще больше впечатлен его речью в палате общин двумя неделями позже: «Олимпийское зрелище, великолепное исполнение. […] За восемнадцать лет, проведенных в этой почтенной палате, я никогда не слышал ничего подобного». Премьер-министр действительно превзошел самого себя: заговорив о сроках будущих выборов – главной заботе депутатов, он начал с замечания, что «не выборы служат парламенту, а парламент – выборам». После чего продолжил: «Я участвовал в большем количестве парламентских выборов, чем кто-либо из присутствующих в зале […] и, взятые вместе, все они очень занимательны. Но одни от других должны быть отделены тяжелым трудом и изучением социальных проблем. Это, быть может, иногда и неплохо, когда политики спорят ради одного удовольствия поспорить, но в целом это плохая привычка в политической жизни». Высказавшись по вопросам жилья, национализации и сельского хозяйства, он перешел к внешней политике и ситуации в Корее, затем заговорил о событиях в СССР после смерти Сталина: «Мне не кажется ни неразумным, ни опасным заключить, что самые глубокие устремления народов России, равно как и интересы их руководителей в долгосрочной перспективе, связаны не столько с внешними завоеваниями, сколько с заботой о процветании их собственной страны». Напомнив о своих усилиях по организации встречи на высшем уровне, он затронул вопрос ядерных испытаний и высказал столь же образно, сколь и пророчески то, что позже назовут «равновесием страха»: «У меня иногда складывается довольно любопытное впечатление, что разрушительный потенциал этих средств может принести человечеству абсолютно неожиданную безопасность. […] Когда прогресс разрушительного оружия позволит всем убить всех, никто не захочет никого убивать…» И вдохновенный оратор величественно заключил: «В данный момент истории человечества мы вместе с другими нациями снова стоим на пороге либо фатальной катастрофы, либо безграничного вознаграждения. Я твердо верю, что Господь в своем милосердии позволит нам сделать правильный выбор».
