Владимир Архангельский - Фрунзе
Он знал Шуру: у нее выходила в дивизии одна из лучших армейских газет, и редактировал ее толковый молодой писатель Леонид Леонов. И давно-давно, еще со времен Талки, знал ее мужа Михаила Петровича Янышева — он работал проборщиком на фабрике Бакулина. Потом он уехал за границу; кочевал по странам, обосновался в Америке, сдружился с Джоном Ридом и Альбертом Рис Вильямсом, у которого был в России переводчиком, когда вернулся домой после Февраля; ехал домой он с Яковом Петерсом и Моисеем Володарским, и все трое стали выдающимися работниками партии после Октября. Михаил Петрович был комиссаром 15-й Инзенской дивизии и погиб полгода назад неподалеку от Новороссийска, под Гохгеймом, когда Деникин уже дышал на ладан. Шура отвезла его тело в Москву и похоронила на Красной площади — так хотел Ленин, которому Янышев был преданным другом.
Теперь же ставила себя под удар жена Михаила Петровича. Она вышла провожать командующего. И он спросил ее:
— Шура, это порыв? Или вполне осознанное решение?
— Не спрашивайте, Михаил Васильевич! Это железное решение коммуниста!..
Даже в эти часы любил он шутку: со значением, с подтекстом. А ближайшие товарищи говорили: «с подковыркой». Шутка действовала безотказно, лучше любого окрика. Поднимала настроение. А то и вызывала здоровый дух соревнования: смотря по обстоятельствам.
Когда дивизия Блюхера в последний раз штурмовала Турецкий вал, а ударная группа отбивала очередной наскок белых на Литовском полуострове, Михаил Васильевич приехал к начдиву-30 И. К. Грязнову. Молодой, бравый прапорщик времен Керенского, он очень гордился, что ему, беспартийному, доверили генеральскую должность, да еще в такой дивизии, где много было бывших колчаковцев, плененных в Сибири или сдавшихся с оружием. Он хорошо продумал план удара на Чонгар: его саперы понатащили все, что смогли, — доски, жерди, ворота, плетни. Даже ухитрились доставить из Геническа несколько лодок. И в хорошем аврале, не боясь слететь в холодную воду, облепили сваи сгоревшего Чонгарского моста, строя переходы и перелазы для пехоты. И береговые батареи, изредка посылавшие снаряды к белым, обосновались капитально. Виден был деловой хозяин в дивизии.
Михаил Васильевич остался доволен работами в полосе штаба и против Арабатской стрелки, где он осматривал оборонительные сооружения.
— Все очень недурно, товарищ Грязнов! Но я вас не хвалю!
— Что так, товарищ командующий? — насторожился начдив.
— Вы тут копошитесь, а ведь Блюхер-то вас обогнал, Иван Кенсоринович!
— Быть не может! — козырнул тот и убежал. Немедленно вызвал начальника штаба и командиров бригад. На коротком совещании осветил окончательную задачу. И так проявил себя в чонгарской битве, что первым открыл дорогу в чистое поле Крыма.
Памятуя давний разговор с председателем ВЦИК М. И. Калининым, Фрунзе послал ему депешу:
«Т(оварищ) Председатель! Вам было угодно предложить мне назвать именем ВЦИК ту из дивизий фронта, которая проявит наивысшую степень доблести в боях с неприятелем. Прежде Вы надеялись, что такою должна стать 30-я стрелковая дивизия. Ныне я рад доложить, что надежды Ваши дивизия оправдала в полной мере».
Никто не сомневался в личной храбрости командующего. Беспрерывно снаряды белых били по тем дорогам, по которым он ездил из дивизии в дивизию, и не раз свистели у него осколки над головой. Дважды он порывался в самую кровавую бучу — к войскам Блюхера и Грязнова, но его не пустили. И был такой момент, когда он с адъютантом и маленькой кучкой сотрудников штаба остался без охраны перед отрядом махновцев, задумавших «канитель». Об этом рассказал Аркадий Осинкин — один из помощников Гусева.
Когда ударной группе на Литовском полуострове требовалась срочная поддержка конницы, кавалерийский отряд махновца Каретникова начал волынить. И создалась опасная ситуация: Фрунзе в кольце «друзей», от которых можно ждать любого подвоха. Но командующий не уронил достоинства. Он вызвал к себе Каретникова, тот вел себя вызывающе и отказывался идти в бой, потому что его «армия» чего-то не получила.
«Фрунзе осадил его и заставил изменить тон.
— Скажите, — спросил Михаил Васильевич, — как поступают в войсках Махно с тем, кто отказывается выполнять распоряжение вышестоящего начальника?
— Этого у нас не бывает, — заносчиво ответил Каретников. — В нашем войске революционная дисциплина и все приказы обсуждаются с начальниками частей.
— Ну, а если кто после обсуждения не выполняет приказа? — настаивал Фрунзе.
Каретников замялся, потом сказал:
— Смещают или судят.
— Вот видите, — подхватил Михаил Васильевич. — Почему же вы решили, что в Красной Армии можно обойтись без строгой дисциплины?.. Вот что. Если вы в точности не выполните боевой приказ, я сделаю вывод, что вы со своими помощниками трусите, и тогда с вами пойдет разговор, как с трусами. Даю вам пятнадцать минут — начинайте переправу».
Внушение подействовало. Две тысячи конников Каретникова начали переправу на Чонгар. За ними пошла 7-я Кавалерийская дивизия…
Перед концом битвы пытался Михаил Васильевич прекратить кровопролитие в Крыму. Еще 11 ноября, когда войска Московской дивизии Блюхера прорвали последние ишуньские укрепления, послал он радиограмму барону Врангелю.
От имени Центральной Советской власти он великодушно гарантировал всем сдающимся, включая и генералов, полное прощение и обещал беспрепятственный выезд за пределы страны тем, кто под честное слово откажется от дальнейшей борьбы против Советской власти.
Не питая иллюзий относительно Врангеля, он обратился по радио к его офицерам, солдатам, казакам и матросам. Он говорил им: великая революция победила, великая страна отстояла свою цельность. Бессмысленно проливать русскую кровь. Сдавайтесь! Мы не жаждем мести и дадим каждому искупить вину перед народом честным трудом. «Одновременно с этим нами издается приказ по Советским войскам о рыцарском отношении к сдающимся противникам и о беспощадном истреблении всех тех, кто поднимет оружие против Красной Армии».
И это не была уловка победителя. К войскам фронта в тот же день Фрунзе обратился с приказом о гуманном отношении к сдающимся. «Революционный Военный Совет Южного фронта приказывает всем бойцам Красной Армии щадить сдающихся и пленных. Красноармеец страшен только для врага. Он рыцарь по отношению к побежденным».
Но ни Врангель, ни его офицерский корпус не вняли голосу гуманного командующего Южным фронтом. И последовал строжайший приказ Фрунзе: «Преследовать врага до полного уничтожения!» Офицеры стрелялись. Солдаты выкидывали белый флаг. Партизаны пускали под откос обозы белых, орудия, автомобили. Красные конники рубили сопротивляющихся. Барон закончил свою преступную деятельность последним приказом, удирая в Константинополь на крейсере «Генерал Корнилов»: «У нас нет ни казны, ни денег, ни родины. Кто не чувствует за собой вины перед красными, пусть остается до лучших времен…»
