Роман Добрый - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]
— Раб наш верный Еремеюшка, без ушей, без гласа велия...
Нас повели дальше.
Низкий, низкий вход. С трудом пролезть можно.
Сыро... Влажно. Землей так и пахнет.
В норе-подземелье находилось несколько человек. Тут были мужчины и женщины.
У женщины волосы были расплетены.
Все — и мужчины, и женщины — были в длинных белых рубахах.
По середине темной дыры-логовища, тускло озаренного тонкими восковыми свечами, сидел высокий рослый молодой человек с небольшой курчавой бородкой.
СТРАШНЫЙ «ПРИВОД» ИЗУВЕРОВ
— Царь-батюшка, милостивец идет? — послышались голоса.
Но при виде нас смолкли.
Не те пришли!
Около молодого человека, босого, в рубахе, опоясанной веревкой, бледного, как мел, суетились эти ужасные подземные двуногие кроты.
— Холодно тебе, батюшка? — шамкала какая-то отвратительная старуха.
Молодой человек, как автомат, отвечал:
— Согрею ноги мои на огне праведном!..
— А не будет тебе жарко, батюшка?
— Град ли идет, огнь ли дождем сыплется — все едино: в Исусе, сыне Божием, живу.
На нас не обращали никакого внимания. Должно быть, под масть мы подошли к этой дьявольской, именно дьявольской обстановке.
— Идет! Идет! Сам «Царь-батюшка» идет! — прокатилось по подземелью
Предшествуемый сонмом своих верных голубков и голубиц, спускался в душную приводную подземную горницу худенький старичок.
И в ту минуту, когда нога его вступила на порог «горницы», грянул хор:
Возвеличу тебя, Исусе Христе,
Сопричислюся к сонму святых.
И на срубе смолистом, срубе большом
Убелю мою душу навеки.
Все встали и поклонились низким поясным поклоном.
— Слава тебе, старшой батюшка-царь!
— Извека веков, слава тебе!
Тихой, степенной походкой подошел «сам-батюшка» к молодому человеку в белой рубахе.
Встал тот. Стоит. На лице — ни кровинки. Но глаза… эти глаза! Сколько восторженно-безумного экстаза горит в них!
Чадушко мое, чадо богоданное! — начал пророк изуверов глубоко-проникновенным голосом. — Почто стоишь ты среди нас?
— Стою, потому веру истинную воспринял я.
— Кто учил тебя вере нашей?
— Посланец от вас, брат во Христе — Димитрий.
Старец обвел взглядом властных глаз «собрание».
— Чадо Димитрий, выходи.
Вышел Димитрий.
— Ты наставлял? Ты приуготовлял?
— Я.
— И ведомо тебе, что твой приемник готов к великой жертве во славу Исуса?
— Ведомо.
— Так готовь его![27]
«Приводник» подошел к молодому обреченному «на славу искупления лепости земной богомерзкой».
— Все помнишь?
— Все.
— Не отречешься?
— Не допущу дьявола угнести дух мой.
Приводник трижды окропил молодого человека водой.
— Из ключа вечного, темного подземного, из ключа воды живой — во имя Отца, Сына и святого Духа.
Я в ужасе поглядел на Путилина.
Тот, в своем странном пономарском балахоне, был невозмутим.
Лицо было бледно, бесстрастно, как всегда, когда Путилин собирался дать генеральное сражение.
Я хотел — и как мучительно хотел! — сказать ему, что тут происходит нечто такое, от чего волосы подымаются дыбом, но... я был, ведь, нем.
— Чадо мое, чадо возлюбленное! Приближается час твой... Будь же тверд в вере твоей, в вере нашей. Ведите его!
Твердо, с ясным лицом, светлым, одухотворенным удивительной силой и красотой духа, пошел к выходу из подземелья сектанской норы молодой человек.
Все взяли в руки зажженные факелы: «Со святыми упокой, раба Андрея — бегуна-славца», — грянули голоса. — Я был близок к обмороку. Великий Боже, да что же это такое: сплю я иль грежу наяву? Процессия вышла на темный свет заповедного бора. Факелы бросали красноватые блики на толстые стволы вековечных сосен: «И огнем огненным крестишеся во славу Исуса, и душу свою сквозь пламя спасеши...»
Лес замер. Притихли ночные птицы. Вся природа содрогалась, мнилась от ужаса того, что сейчас должно произойти.
Молодого человека подвели к срубу.
— Входи! — слышится властный, резкий приказ. Со свечей-факелом в руке взошел в «смертный» сруб «обреченный».
— Пой: «Во Имя Твое, Исусе, предаю тлену и праху души вечной покров богомерзкий. Аще верую и исповедую, несть бо спасения души без очищения огненного».
И он, этот несчастный, запел:
— Зажигай огнь вечный, нетленный, единый во спасение сынов человеческих.
Сухое дерево вспыхнуло. Языки пламени жадно лизнули бревна «сруба священного».
— Ах! — вырвался у меня крик, полный смертельного ужаса.
И в ту же секунду похоронное пение заживо сжигаемого было заглушено гулким выстрелом револьвера:
— Изуверы! Проклятые! Ни с места!
Одним прыжком бросился Путилин на загоревшийся сектантский костер и схватил бедного полоумного сына рыбинского купца.
— Андрей Провыч, голубчик, да что ты делаешь с собой?!
— А-а-ах! — огласил вековечный бор безумно-испуганный крик «самосожигателей». — Дьявол! Сатана явился!
Путилин для устрашения выстрелил еще несколько раз.
Потухли факелы... Белые фигуры изуверов скрылись в недрах бора.
Я не буду вам рассказывать подробно о нашем возвращении. Это заняло бы слишком много времени. Скажу одно, что мы доставили «Андреюшу» его отцу.
— Какие были эти четыре слова, Иван Дмитриевич? — спросил я после моего друга, которого чествовал весь Рыбинск.
— Эти слова были: «Сруб тесовый огнем очищает». Когда я раскусил это, я понял, что речь идет о сектантах-самосожигателях.
Триумф Путилина был полный.
В РУКАХ ПАЛАЧЕЙ
ПРИГОВОРЕННЫЙ К КАТОРГЕ И ПЛЕТЯМ
Стояли жаркие июньские дни.
Духота в Петербурге, несмотря на обилие воды, царила невыносимая. Мы сидели с Путилиным и, по обыкновению, оживленно беседовали.
¾ А хорошо бы на самом деле, доктор, удрать куда-нибудь из этого пекла, — обратился ко мне мой гениальный друг.
¾ Безусловно. За чем же дело стало? Возьми отпуск на двадцать восемь дней и поедем.
Я не успел ответить, как в кабинет вошел прокурор окружного суда.
¾ Ба! Какими судьбами? — шутливо воскликнул Путилин.
¾ Неисповедимыми, дорогой Иван Дмитриевич! — рассмеялся грозный жрец храма Фемиды. — Здравствуйте, доктор.
Мы обменялись рукопожатием.
¾ Держу пари, господа, что вы или обмозговываете какое-нибудь новое блестящее «следствие — розыск», или...
![Константин Путилин - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]](/uploads/posts/books/36823/36823.jpg)
