Роман Добрый - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]
— Имей в виду, доктор: если нас сведет судьба с людьми, кто бы они ни были, ты притворись немым.
— Немым?
— Да, да,
— Это зачем же?
— Так надо. А, впрочем, я тебе поясню. Ты, ведь текст святость писания знаешь неважно?
— Отвратительно. Как доктор медицины...
— Знаю, знаю. В этом-то вот и вся штука, что ты можешь ошибиться.
Вдруг Путилин потянул воздух носом.
— Ого! Дымком потянуло? Так, так...
ТАЙНИК ИЗУВЕРОВ-ФАНАТИКОВ
— Стой! Кто идет? — послышался резкий, грозный окрик.
Путилин схватил меня за руку, выразительно пожав ее.
Из-за густой чащи деревьев, скрывающих еле заметную тропку, выросла перед нами огромная мускулистая фигура рыжего детины, одетого в белую холщовую рубаху.
— Стой! Кто такие? Откуда?
Мрачно, подозрительно горят узкие щелки глаз.
Волосатая рука, способная ударом убить медведя, сжимает толстенный сук-палку.
Путилин сразу преобразился.
Согнулся, задрожав мелкой старческой дрожью, и прошамкал:
— Малость слепенький со немым глухим, раб божий Сиона горняго!
— Ну-ка, дай воззриться на тебя, старче! — лесной двуногий медведь пристально и подозрительно уставился на нас.
— Веры какой? — прозвучал новый резкий вопрос.
— Праведной, — ответил Путилин.
— Всяка вера праведна для тебя и меня. Ты-то какой? — Я, каюсь, испытывал пренеприятные минуты. Этот лесовик не внушал мне ничего, кроме отвращения и страха. — «Пронеси создатель! Влопались, кажется» — пронизывала меня мысль.
—Я-то какой веры? — продолжал шамкать Путилин. — А бегунной, той, что во лесах дремучих хоронится от насильников проклятых, той, что со зверьми беседушку ведет, а не со смутьянами.
Этот ответ, по-видимому, расположил рыжего детину в нашу пользу.
— Так ли? А твой приятель — так же верит?
— А ты поспрошай его: коль немой — так ответит, коль глухой — так услышит.
Путилин дико, страшно расхохотался старчески дрожащим хохотом.
— Ого-го-го-го!.. — прокатился крик.
Задрожал дремучий лес.
Эхо подхватило исступленный хохот старого «фанатика» и гулко разнесло его по окрестности.
Путилин к вящему моему ужасу и изумлению стал приплясывать, словно одержимый бесами.
Он размахивал руками и потрясал своей шапкой-скуфьей.
— Ой, сруб, мой сруб! Вы горите, поленца мои, вы сверкайте, уголечки мои! Ой, верушка моя, ой, желанная моя!
— Наш! Наш! Наш! — дико взвизгнул «сторожевой» парень, охраняющий вход в тайник сектантов-изуверов.
Он стал тоже приплясывать.
Чувствуя, что и мне, собственно говоря, следует принять участие в этой непонятной для меня, какой-то чисто языческой пляске, я тоже завертелся.
Какие «pas» я откалывал — ведает один Аллах, пророк его — Магомет, да засыпающий поволжский бор.
Я тоже выкликал — мычанием немого — какие-то звериные звуки.
— Ой, зажгись, ой, очисти!
— И зажжется, и очистит!
С меня градом катил пот.
Путилин выхватил из-за пазухи деньги (довольно порядочную пачку) и показал их «сторожевому».
— У них взял! У них, проклятых, взял! Нам принес, нам принес. Ой, веди меня к старшому, поклонюсь ему сребром, златом!
Окончилась дико-фанатическая пляска.
Я еле переводил дух.
— Ну, идемте, братушки мои любезные. Притомили вы, ноженьки свои, по тропиночке нашей идучи.
Мы шли по узкой-узкой тропинке. Вскоре показались строения. Можно ли, собственно говоря, назвать строениями те странные «постройки», которые я увидел? Это были все, что хотите: то — большие муравейники, то — огромные норы кротов, но только не жилища людей.
— А скажи, паренек, давно срубы не горели? — шамкал Путилин.
— Ох, давно, отец мой во Христе Исусе! Давно!
Путилин гневно потрясал палкой.
— Аль и вы во власть лепости антихристовой впали? Али и вы забыли, за мирской скверной, глаголы писания: «Аще веруйте, из пещи огненной изведу вас невредимыми?» Огнь — все очищает, чрез огнь — прямая дорога ко Господу.
Страшный «лесовик»-сектант как-то взвизгнув, всхлипнул.
— Слушай же, отче, слушай... В ночь сию возгорится сруб.
— Ой ли? — фанатично «затрепыхал» Путилин.
— Тако реку. Истинно.
На небольшой поляне, со всех сторон густо прикрытой вековыми елями, из нор и щелей выползали люди.
Страшное это было зрелище.
Словно таинственные обитатели подземного царства, выходили старухи, старики, молодухи и юницы из недр земли. На фоне уснувшего черного леса их белые рубахи особенно ярко выделялись.
Тихое, заунывно-протяжное пение оглашало тайник:
«Норушка ты, норушка,
Подземная норушка!
Свет Христов сияет здесь
Во тебе — во норушке».
Печальным, унылым, за душу хватающим напевом разносится по заповедному поволжскому бору эта странная песня.
Невольно у меня мороз пробежал по спине.
«Господи, да что же это? Хлысты? Нет. У тех совсем не так. Скопцы? Нет. И у тех иначе. Так что же это такое?»
Я чувствовал, что у меня волосы поднимаются дыбом. А песня, на минуту затихнувшая, вновь звонит своими унылыми переливами дрожащих мужских и женских голосов:
«Бегунцы мы — подземнички
Да Христу вернослужники
Там живем, где взялися мы
От земли в пепел ссыпимся». [26]
К маленькому седенькому старичку подвел «сторожевой» Путилина. Я скромно стоял позади его.
Сердце билось в груди неровными скачками.
— Вот, свет-батюшка, и еще гостей нежданных Исусе послал! — с низким поклоном проговорил он.
Маленький старик впился в нас, главным образом в Путилина, острым, колючим взором.
— Откуда?
— От поганой рати ко славному стану царя истинного всеправедного.
И вдруг, опять безумно захохотав, он выхватил пачку денег и протянул их сморщенному изуверу-сектанту.
— Ой, жгут, проклятые! Жгут! Много роздал я черным вранам, чтоб не тронули меня, а с остаточками пришел к тебе царь-батюшка, ключу источника воды живой, что горит ярким пламенем.
— Видел кого? Враны где черные? — сгреб деньги «батюшка-царь ключа огненного источника».
— Ой, туча грозная вран собирается, каркают враны, на добычу собираются! Ой, горенько нам лютое, нестерпимое!
— Толком говори!
— Ой-ой-ой! Расступитесь вы сосны могутные, вы встряхнитесь, елочки душистые! Вы поплачьте над нашим тайничком, тайничком верным, приохотливым!
— Сведи старика! Дай попить ему, поесть медушку... А кто это с тобой?