Екатерина Глаголева - Вашингтон
Вашингтон сильно постарел, в нем уже трудно было узнать бравого генерала времен войны. Он сам это чувствовал, но ему было тяжело сдавать позиции.
В марте пришло тревожное письмо от Тобайаса Лира: Фанни Бассет опасно больна. В прошлом году они поженились: для овдовевшей Фанни с тремя детьми и вдовца Тобайаса с малолетним сыном это было прекрасным выходом из положения. Вашингтоны предоставили их семье дом и 360 акров земли в Маунт-Верноне без арендной платы. Марта в особенности радовалась их браку, и вот теперь такой удар… Над ней словно тяготеет какое-то проклятие: она теряет всех своих детей — и родных, и приемных…
Зато в Филадельфию приехал Джордж Вашингтон Лафайет со своим наставником. Вашингтон сразу же полюбил этого «скромного, разумного и достойного юношу», который очаровывал всех, кого встречал. Он быстро выучил английский, превзойдя даже своего гувернера. За столом Вашингтон перебрасывался с ним веселыми шутками и относился к нему, как к сыну, а не как к гостю.
Договор с Великобританией был ратифицирован королем Георгом III и вступил в силу 29 февраля 1796 года, однако требовалось принять отдельный закон о его финансировании. Республиканцы в Конгрессе ухватились за эту возможность свести на нет действие договора. Эдвард Ливингстон из Нью-Йорка внес резолюцию с требованием, чтобы Вашингтон представил Конгрессу текст инструкций, данных им Джею, а также переписку, касающуюся договора. Резолюция была принята в марте.
Дело было серьезное: не покушается ли законодательная власть на прерогативы исполнительной? Верный себе, Вашингтон запросил мнения по этому вопросу всех членов кабинета, а также Гамильтона. Тот, по своему обыкновению, прислал пространную записку, сводившуюся к одному: эти бумаги лучше никому не показывать. Вашингтон горячо его поблагодарил, подписав письмо «Любящий Вас…» — такую формулировку он использовал разве что с родными или очень близкими друзьями. Палате представителей он прочитал лекцию о том, что, согласно Конституции, заключение договоров — прерогатива президента и сената, а их подготовка содержится в тайне. Президент обязан предъявлять подобные бумаги Конгрессу только в случае импичмента. Тогда республиканцы впервые провели закрытое заседание сторонников своей партии, фактически образовав партийную фракцию.
В вопросе о предоставлении бумаг победа осталась за Вашингтоном, но республиканцы начали кампанию за то, чтобы деньги на реализацию договора не были выделены. Мэдисон отдавал политической борьбе в буквальном смысле все силы: по замечанию Джона Адамса, он был до смерти встревожен, бледен, изнурен, сильно осунулся. Голосование по новому закону состоялось 30 апреля 1796 года; федералисты одержали верх с небольшим перевесом (51 голос против 48). Сраженный неудачей Мэдисон подумывал об отставке. Вашингтон испытал одновременно огромное облегчение и еле прикрытый гнев, направленный на Мэдисона, «доведшего Конституцию до края пропасти», перестал с ним общаться и больше никогда не приглашал в Маунт-Вернон. Джефферсон приписывал победу федералистов исключительно авторитету Вашингтона и в письме Мэдисону цитировал «Катона»: «Будь прокляты его добродетели, они погубили его страну».
В это время Джеймс Монро в Париже уверял своих французских друзей, что Конгресс никогда не одобрит «договор Джея», что подавляющее большинство американцев горит желанием поддержать Францию в ее войне с Англией, что американское правительство предоставит Франции заем в пять миллионов долларов на военные расходы… Когда все эти заверения не оправдались, Монро, сгорая со стыда, просил французское правительство не обращать внимания на послания американского президента, ставшего рупором аристократов-англоманов, которого американский народ очень скоро лишит его полномочий. Он не возражал против захвата французскими корсарами американских судов, и когда первым «призом» стало торговое судно под названием «Маунт-Вернон», Монро решил, что Бог есть.
В мае Вашингтоны решили съездить в свое имение, ведь скоро они вернутся туда навсегда. Эта перспектива приводила в восторг Марту — но не ее любимую служанку Уну Джадж. Двадцатилетняя мулатка (дочь свободного рабочего и негритянки) пользовалась в Филадельфии довольно большой свободой, но мечтала освободиться окончательно. Ее не устраивало положение рабыни, пусть даже и любимицы госпожи. Марта же не могла без нее обойтись. Правда, однажды она объявила Уне, что передаст ее своей внучке Элизабет (в качестве свадебного подарка). Уна побледнела и сказала, что ни за что не станет ее рабыней. Марту умилила такая преданность; ей и в голову не могло прийти, что девушка, которая ни в чем не нуждается, может пожертвовать всеми благами ради одного — свободы. А чтобы обрести свободу, надо было остаться на Севере.
Воспользовавшись предотъездной суетой, Уна собрала свои пожитки и, пока хозяева ужинали, выскользнула из дома и укрылась в негритянском квартале. Когда ее исчезновение обнаружилось, Вашингтоны решили, что Уну, верно, соблазнил какой-то негодяй. Хозяин отдал распоряжение о начале розысков и уехал в Маунт-Вернон.
Теперь уже никто не смог бы уговорить Вашингтона остаться еще на один срок: он решился бы на это лишь в случае новой войны. Он извлек из потайного ящика прощальное послание, заготовленное для него Мэдисоном еще в 1792 году, и отослал Гамильтону с просьбой подредактировать текст, внеся необходимые изменения, или написать заново.
Гамильтон отнесся к поручению очень ответственно. Он понимал, что предстоит создать исторический документ — на века, для грядущих поколений, а потому следует возвыситься над частностями и по возможности прозреть будущее. Он решительно вымарал собственноручные поправки Вашингтона к тексту Мэдисона, в частности о газетах, извращавших его политику, а также заявление: «Если моя страна не получила никаких выгод от моей службы, то и мое состояние в материальном плане не возросло благодаря моей стране». Никаких мелких обид! Вашингтон хотел вставить абзац о создании в новой столице национального университета, но Гамильтон отверг и это: надо писать о вечном.
Вашингтон тревожился: время идет, скоро новые выборы, а он еще официально не заявил о своем уходе. Он установил Гамильтону четкий срок: прощальное послание должно быть опубликовано не позже октября.
В это время Уна Джадж, месяц скрывавшаяся в Филадельфии, пробралась на корабль «Нэнси» с преимущественно негритянским экипажем и отплыла в Портсмут, штат Нью-Хэмпшир. Там ее случайно увидела Элизабет Лэнгдон, подруга Нелли Кастис. Барышня обрадовалась, решив, что Вашингтоны приехали в Портсмут (как бы им удалось сделать это незаметно?). Каково же было ее удивление, когда Уна прямо заявила ей, что сбежала. В ответ на все увещевания она сказала, что не могла оставаться у Вашингтонов, не давших ей никакого образования, а она хочет научиться читать и писать.
