Екатерина Глаголева - Вашингтон
Договор был представлен Конгрессу на ратификацию; дебаты проводились в обстановке строжайшей секретности. Ознакомившись с текстом, законодатели тоже пришли в ужас, но попытались взять себя в руки. Федералисты пошли на уступки республиканцам: они выступят против 12-й статьи, устанавливающей ограничения на торговлю в британской Вест-Индии, к которой допускались лишь суда водоизмещением не больше 70 тонн. Сенат принял резолюцию с рекомендацией президенту внести поправки в текст договора, вычеркнув из него 12-ю статью.
И тут бомба взорвалась: 29 июня краткое изложение договора было напечатано в журнале «Аврора» под редакцией внука Франклина, Бенджамина Франклина Бэйча (это издание уже не первый год изливало на Вашингтона потоки ядовитой критики). 1 июля там же был опубликован полный текст, в то время как «Газета Соединенных Штатов» напечатала официальную версию. Страна взволновалась: Джея честили на все корки, называли продажным слугой монархии, публиковали о нем непристойные стишки. Во время празднования 4 июля чучело Джея жгли почти во всех городах и поселках.
В это же время прошел слух, что англичане издали новое распоряжение о перехвате судов, нагруженных продовольствием для Франции. Этого еще не хватало! Вашингтон немедленно заявил протест британскому послу Джорджу Хаммонду и обратился за советом к Гамильтону, вернувшемуся к юридической практике на Манхэттене. Гамильтон прислал развернутый анализ договора на пятидесяти трех страницах, завершавшийся выводом: подписать!
Гамильтон всегда говорил то, что думал, и был готов отстаивать свои убеждения, но когда он вышел к участникам демонстрации протеста в Нью-Йорке и возвысил свой голос в защиту договора с Британией, в него полетели камни, один из них угодил в голову. В Филадельфии толпа разбила стекла в доме Джорджа Хаммонда и сожгла текст договора под радостные вопли. Резиденция президента находилась практически на осадном положении; с каждым днем люди всё прибывали — они проклинали Вашингтона, требовали войны с Англией, желали успеха французским патриотам и честным республиканцам. Со всей страны Вашингтону присылали гневные резолюции против договора; некоторые — из Нью-Джерси, Виргинии, Кентукки — были настолько оскорбительными, что президент не счел нужным на них отвечать. В середине июля он выехал из раскаленной (во всех смыслах) Филадельфии в Маунт-Вернон, чтобы дать себе небольшую передышку. Но травля в газетах продолжалась: президента обвиняли в тайном намерении порвать все связи с Францией и сменить союзника — вместо республики подружиться с монархией. Некоторое облегчение Вашингтон испытал лишь тогда, когда в прессе стали появляться статьи, подробно растолковывающие преимущества договора, заключенного Джеем; он без труда догадался, кто скрывается под псевдонимом Камилл. Ему тоже следовало вернуться на бастион и встать под пули, как он это делал всегда, иначе Гамильтон перестанет его уважать.
Как назло, в Маунт-Верноне разразилась буря — на сей раз в прямом смысле слова. Разверзлись хляби небесные, урожай погиб, мосты смыло, и Вашингтон оказался в полной изоляции. Рэндольф и Пикеринг слали ему встревоженные письма с просьбой срочно вернуться, причем последний намекал на какие-то «особые обстоятельства».
Между тем 3 августа 1795 года Энтони Уйэн заключил договор с Западной конфедерацией индейских племен, подписание которого состоялось в форте Гринвиль в Огайо. Индейцы соглашались уступить США обширные земли в современном штате Огайо (территорию будущих Чикаго и Детройта) и некоторые другие в обмен на домашний скот, одеяла и разную утварь общей стоимостью 20 тысяч долларов. Хоть эта проблема была решена.
В середине августа заключенный Джеем договор был ратифицирован сенатом, набрав ровнехонько две трети голосов, необходимых по Конституции. Теперь его должен был подписать — или не подписать — президент.
Вашингтон вернулся в Филадельфию и вызвал к себе Пикеринга. Когда тот явился, президент обедал в обществе Рэндольфа. При виде гостя он извинился и, захватив бокал вина, вышел вместе с ним в соседнюю комнату. Плотно затворив дверь, Вашингтон спросил, на что он намекал в своем письме. Кивнув на дверь, Пикеринг выпалил: «Этот человек — изменник!»
Двадцать восьмого июля британский посол Хаммонд предъявил министру финансов Уолкотту письмо, которое тот немедленно показал Пикерингу. Это было секретное послание французского посла Жана Антуана Фоше, отправленное в октябре прошлого года во Францию и перехваченное в море англичанами. Фоше сообщал о разговоре с Рэндольфом — в разгар мятежа в западной Пенсильвании тот якобы заявил ему, что если французы предоставят ему несколько тысяч долларов, он сможет сговориться с пенсильванскими чиновниками и разрешить дело в пользу Франции, а также намекнул, что некоторые торговцы мукой в обмен на списание их долгов английским кредиторам могли бы выставить англичан вдохновителями мятежа. «Таким образом, — делал вывод Фоше, — на совесть мнимых патриотов Америки уже существуют твердые расценки!.. Что же будет дальше с этим правительством, если оно уже сейчас прогнило насквозь!»
Выслушав этот рассказ в полнейшем молчании, Вашингтон спокойно сказал: «Давайте вернемся, чтобы не вызвать подозрений по поводу причины нашего отсутствия». Рэндольфу он в этот вечер ничего не сказал. На следующее утро состоялось заседание правительства, на котором Вашингтон объявил, что намерен подписать договор, заключенный Джеем. Рэндольф оказался единственным членом кабинета, который этому воспротивился.
Целую неделю ничего особенного не происходило: Вашингтон, никогда не принимавший решений с ходу, пытался предугадать возможные последствия этого разоблачения. Стоит ли публиковать злосчастное письмо? Не обвинят ли его в предвзятости? Госсекретарь — важное лицо в системе управления; стоит его сместить, и республиканцы выставят его мучеником, пострадавшим за правое дело, боровшимся за отмену договора с Англией, а письмо Фоше расценят как предлог. Вечером 18 августа Вашингтон за ужином попросил Рэндольфа зайти к нему в кабинет на следующее утро в 10.30; Уолкотт и Пикеринг должны были прийти раньше, чтобы вместе выработать тактику действий. Сошлись на обычном приеме: показать Рэндольфу письмо и посмотреть, как он отреагирует.
«Мистер Рэндольф, — объявил Вашингтон, достав из кармана бумагу, — будьте добры, прочтите это письмо и дайте мне угодные вам разъяснения». Рэндольф покраснел, однако овладел собой и читал молча, затем поднял глаза на Вашингтона и сказал, что письмо, верно, было перехвачено. Вашингтон кивнул. Рэндольф заявил, что никогда не просил денег у французов и что предпочел бы оправдаться письменно, если ему позволят оставить бумагу у себя. Ему позволили, после чего Пикеринг и Уолкотт устроили ему перекрестный допрос. Вашингтон спросил, когда он сможет представить письменные объяснения. Как можно раньше, с сердцем ответил Рэндольф и тут же выпалил, что не может ни минуты оставаться в своей должности, раз к нему так относятся; повернулся и ушел.
