Пьер Грималь - Цмцерон
11 апреля Цицерон в Астуре, на следующий день — в Фунди. Сохранилось письмо, написанное 14-го в Формиях, но остановка здесь, видимо, была совсем мимолетной, так как следующее письмо он пишет в тот же день в «кабачке» в Синуэссе. Наконец Цицерон добирается до своей виллы в Путеолах, где остается до первых дней мая. Чем объяснить его непрерывные переезды? Во всяком случае, не опасениями: по дороге он получил от Антония весьма любезное письмо — тот просил совета по какому-то малозначительному поводу. По некоторым намекам в письмах, отправленных с дороги, можно предположить, что Цицерон стремился посетить возможно большее количество муниципиев и других городов с целью разобраться в настроениях граждан. Казалось, все рады смерти тирана и счастливы снова обрести свободу. Цицерон хорошо понимает, что о свободе говорить не приходится. Распоряжения Цезаря, пишет он, исполняются с большей готовностью, чем когда-либо раньше. Магистраты, им назначенные, по-прежнему сидят на своих местах. Долабелла по распоряжению Цезаря, бывшего консулом в первые месяцы года, станет суффектом. «О, всеблагие боги, — пишет Цицерон 15 апреля, — тиран мертв, но тирания жива!» И этому, говорит он, не видно конца.
Итак, Цицерон остается на вилле в Путеолах. В эти весенние дни немало видных граждан переселяются из Рима на побережье Кампании — встречи и беседы с ними могут оказаться небесполезными. Цицерон беседует с Гирцием, консулом будущего года, который вступит в должность 1 января, встречается с Филиппом и его зятем Октавианом — его все приветствуют как Цезаря, ибо известно, что по завещанию диктатор усыновил его; тесть же продолжает называть его Октавием, и Цицерон следует его примеру. В письмах упоминаются и другие встречи, в частности, с Бальбом и Пансой — другим консулом следующего года.
Цицерон, находясь вдали от Рима, пытается повлиять на положение, что сложится в столице по истечении срока консульских полномочий Антония. Но не только встречи и беседы политического характера занимают его. Он пишет Аттику, что находит утешение в литературном творчестве. Он оканчивает вторую книгу «О предвидении», работает над трактатом «О судьбе». От трактата сохранилось около половины, он содержит много неясностей; некоторые из современных комментаторов склонны видеть в нем не оригинальное произведение, а перевод греческого трактата — само собой разумеется, утраченного.
Проблема судьбы непосредственно вытекала из возможности предвидения: если событие можно предсказать до того, как оно свершилось, значит, оно еще ранее вписано в порядок вещей и в этом смысле существует. Но тогда человек не обладает свободой воли, и любой его поступок лишен смысла. Такие аргументы принято называть «аргументами лени»: если больной должен умереть, нет смысла звать врача, если же он должен выздороветь, тем менее смысла его звать. Опасный вообще, софизм этот должен был казаться особенно опасным римлянину, в глазах которого деятельность составляет первую обязанность человека.
Эпикурейцы не верили в предвидение, но полагали, что Вселенная подчинена некоторым непреложный законам — законам движения атомов. Чтобы согласовать существование таких законов с существованием свободы, они создали учение об «отклонении»: в своем движении атом обладает способностью отклоняться, пусть минимально, от заданной траектории, в результате чего и происходят его встречи и соударения с другими атомами. Если бы атомы двигались всегда лишь по траектории падения, они двигались бы параллельно друг другу и тем самым не могли бы породить никакого сцепления, то есть ничего ранее не существовавшего, в силу чего отклонение атомов становилось единственной причиной возникновения и существования вещей. Той же свободой отклонения, учили эпикурейцы, обладают и атомы, составляющие наш дух, чем и объясняется своеобразие чувств и поступков человека. Цицерона такое решение проблемы не удовлетворяет, ибо представляется ему противным всякой логике: ведь отклонение не имеет причины, то есть возникает из ничего, следовательно, оно не только не может существовать, но не может даже и быть помысленным.
Последним в трактате рассматривается учение стоиков, несравненно более сложное, поскольку предполагает одновременное существование всеобщего детерминизма, свободы и предвидения. Для стоиков все части Вез ленной взаимосвязаны и воздействуют друг на друга. Отсюда возникло излюбленное ими понятие «симпатии»: если удастся обнаружить хотя бы некоторые из этих взаимных связей, можно по одному какому-нибудь явлению предсказывать другое. Именно так обстоит дело в астрологии, ибо положение светила в данный момент чревато определенными последствиями, причиной которых оно является. Точно так же в природе существует множество явлений, находящихся во вполне очевидной зависимости от других и потому являющихся как бы знаками других. На это Цицерон возражает, что никто не собирается отрицать наличия природных законов, но оно само по себе еще не указывает с необходимостью на существование Судьбы, которая непреложно определяла бы ход Вселенной.
Всем другим Цицерон предпочитает объяснение, которое дает Карнеад; в природе бесспорно действует общий принцип необходимости, которая, однако, не распространяется автоматически на все частные действия или поступки. Так, предмет, предоставленный самому себе, с необходимостью будет падать вертикально, и изменить тут ничего нельзя, но разум человеческий в любой заданной ситуации сохраняет возможность выбора. Выбор обусловлен, разумеется, внутренними свойствами разума, который осуществляет выбор, но последний никогда не предопределен с фатальной однозначностью, сколько бы стоики, начиная с Хрисиппа, ни утверждали обратное. «Если утверждение «Карнеад идет в Академию» справедливо, — пишет Цицерон, — то отнюдь не в силу извечной предопределенности». Карнеад полностью свободен в своих действиях, и каждое из них сохраняет известную меру случайности, даже если порождено определенными склонностями его натуры.
Нетрудно заметить, сколь важен был для самого Цицерона этот анализ в апреле 44 года, тотчас же после убийства Цезаря. Судьба ли судила? На то были некоторые самые общие причины, которые зависели от законов развития государств; Цицерон изложил и проанализировал их в диалоге «О республике», но, как мы имели возможность убедиться, он не верил в фатальную предопределенность их действия и считал, что опытные руководители государства всегда могут противостать им. То, что в общефилософской перспективе казалось Судьбой, при ближайшем рассмотрении оказывалось рядом частных и мелких обстоятельств — принятый или отвергнутый декрет, присутствие или отсутствие какого-либо сенатора в курии, столкновение разнообразных стремлений — словом, маневры политической борьбы вроде тех, к каким, пребывая в Путеолах, пытался прибегнуть сам Цицерон.
