Александр Омельянюк - Возвращение блудного сына
Основной новостью на работе теперь стала очередная замена Надеждой Сергеевной своих зоологических пристрастий с голубей на теперь изящную, хотя и беременную, необыкновенно буро-рыжей окраски кошку.
Та объявилась совершенно неожиданно, запрыгнув в утром открывшуюся форточку офиса Надежды.
Хозяйка накормила пришелицу, которая оказалась ручной, уверенной в себе и весьма знатного происхождения, о чём свидетельствовал и дорогой ошейник. А та, довольно урча, расположилась рядом с нею на коврике.
Платон по обыкновению окрестил новую пришелицу Маней. А та почему-то сразу откликнулась на это новое имя.
Дни шли, но хозяин кошки так и не объявлялся. Та же регулярно днём приходила в гости к Надеже получить от неё корм, понежиться и отоспаться.
Лишь позже выяснилось, что кошка запрыгнула во двор института с высокой стены Индийского посольства и принадлежала лично послу Индии Аджаю Молхотре.
Вскоре она на время пропала. Однако через несколько дней после родов объявилась вновь.
Поначалу Маня принесла в офис своего рыжего, очень симпатичного котёнка. Платон и Надежда, рассмотрев его, в один голос заключили:
– «А умный какой!».
– «А с чего Вы решили?» – удивился Алексей.
– «А у него взгляд какой…» – начала объяснять Надежда.
– «Не то, что у Гаврилыча!» – закончил Платон.
– «Ха-ха! Понятно!» – согласился коллега.
Пока думали, куда пристроить первого, Маня принесла и второго.
На следующее утро котят оказалось четверо, о чём с радостью, своим находящимся на задании коллегам, по телефону поведала Надежда.
Но к их приезду за шкафом обнаружили ещё двоих. Котята были просто очаровательны, потому для них быстро нашли хозяев. И в течение недели все они были разобраны, в том числе некоторые из них уехали даже в Нижегородскую область в Чкаловск.
Вскоре Платон вывез на дачу и своих кошек.
Но и тут не обошлось без приключений, вернее неожиданных склок.
Из пяти пассажиров, за время пути на дачу попеременно сидевших вместе с Платоном в самом крайнем, у входной двери вагона электрички, купе – трое оказались простолюдинами, зловредными и невоспитанными людишками. И только один грузный мужчина рядом с Платоном, всю дорогу сопевший в окошко, молчал.
Когда на станции «Выхино» Платон только ещё вошёл в вагон с рюкзаком за спиной и с двумя на плечах сумками с кошками, то сразу решил сесть у двери, не мешая другим пассажирам почти полностью заполненного вагона.
Но не тут-то было! Мужчина лет за сорок отказался подвинуться, тем более пересесть на другое место.
А на замечание Платона, что тот мог бы уважить деда и пустить его с кошками на эти места, мужчина неожиданно распалился:
– «Да какой ты дед?! Мне вот уже пятьдесят, а тебе-то сколько?!».
– «Шестьдесят два!».
– «Ха-ха! А выглядишь на восемьдесят!» – съязвил тот, оскорбляя оппонента.
– «Ну, вот, видишь? Я же говорил тебе, что я дед! Сам же и признал! А я ведь тебе и в отцы и в деды гожусь! И не надо только мне тыкать! Я ведь твою маму не имел, а ты мне тычешь!?» – нашёлся тот с вполне достойным и к месту ответом.
От такого красноречия соперника мужчина вдруг осекся и замолчал.
– «А ты выглядишь на сорок. Хорошо сохранился! Так что я правильно сказал!» – якобы высказал ему комплимент Платон.
Мужчина, явно отягощённый базедовой болезнью, затих, прикрыл глаза и попытался успокоиться. Однако, обильно выступивший на его лице пот, выдал его вынужденное волнение. Поэтому дальше ехали уже молча.
Мужик погорячился и неудачно выбрал против меня оружие, которым ему самому владеть-то опасно! – решил про себя инженер человеческих душ.
В Люберцах, оберегающий своё здоровье, мужчина и толстяк вышли.
Зато вошли другие пассажиры. Молодая женщина спросила Платона, можно ли ей сесть напротив. Тот подтвердил своё согласие, переставив сумку с Мусей на освободившееся от толстяка рядом место у окна, где уже стояла сумка с Тихоном.
Та села напротив, но передвинувшись к окну.
Тут же уставшая зловредная старуха попыталась втиснуть свою сумку на двухместную скамью справа от Платона, надеясь сместить его на кошек. Платон предложил ей сесть на свободное место напротив себя. Но та заупрямилась, не желая трогать свою сумку. При наличии свободного места Платон не стал уступать самодурке. В противном случае ему пришлось бы две сумки с кошками или брать на колени или снова переставлять на скамью перед собой.
Всё же сев на предложенное Платоном свободное место, старуха продолжала ворчать.
– «Я не понял! Вы же сидите! Чего же Вам ещё надо?!» – Платон сделал вид что удивился.
– «А я хотела там сесть. А свои сумки Вы могли бы и на ноги себе поставить!» – вдруг выдала старуха, на этот раз действительно удивив Платона.
– «Ещё скажите – одну на другую! Там же кошки!».
И только тут старуха заметила их и затихла.
Но возмущённый Платон уже не мог остановиться:
– «Вот я и говорю – куриные мозги!».
Вскоре старуха вышла, а всё ещё находящийся под впечатлением писатель не удержался и вслед ей заметил:
– «И стоило из-за одной остановки скандалить?!».
Он вытянул ноги под освободившееся напротив место, чуть задев стоявшую рядом сумку сидящего чуть сбоку, у прохода, молодого мужчины.
– «Только не надо толкать мою сумку!» – вдруг выявился очередной простолюдин.
Платон удивлённо взглянул на него, но в этот раз промолчал.
Когда тот тоже вышел, Платон обратился к приятной наружности блондинке у окна, ставшей невольной свидетельницей двух последних микроконфликтов:
– «Что-то сегодня в электричке целое нашествие простолюдья?!».
Та в ответ лишь сочувственно и застенчиво улыбнулась.
В связи с привозом на дачу кошек и Платон стал там жить постоянно.
Вскоре к нему поспешили и первые гости – семья Даниила.
Мишенька стал уже сам ходить, и дед с удовольствием сопровождал внучонка по саду – полянкам и тропинкам, попутно объясняя всё увиденное им кругом.
Малыш с интересом слушал, периодически отвлекаясь на что-нибудь и самостоятельно изучая новое и диковинное.
– «Да! Теперь я вижу, что гены мамы победили!» – заключила Ксения, глядя на сына Даниила – сероглазого блондина Мишу.
– «Но моего много тоже есть!» – не без гордости и ревниво, чуть обиженно возразил Данила.
– «Конечно, сынок! Вон, смотри, брови, овал лица, его выражение, да вообще много чего, особенно пиписька!» – уже в пику жене защитил сына Платон.
