Юрий Скуратов - Кремлевские подряды «Мабетекса». Последнее расследование Генерального прокурора России
На самом же деле ситуация была совершенно другой. Во-первых, налицо обман, введение в заблуждение. Во-вторых, ведь не я просил Бородина заняться моей одеждой, а он сам четко сказал мне, что Ельцин дал команду всем охраняемым лицам пошить одежду…
По ходу дела выяснилось, что не обошлось, как обычно в России, без воровства. В частности, следствие так и не установило, куда подевались приложенные к тем самым 14 костюмам сорочки, галстуки, туфли и так далее. Все это бесследно исчезло. Но ведь кто-то всю эту кучу не самой плохой, скажу вам, одежды взял, присвоил? И вот вопрос: почему следствие этим не занималось? Почему никто не обратил внимания на это в чистом виде хищение, на явное наличие состава преступления.
Почему в постановлении о моем привлечении в качестве обвиняемого 14 костюмов оцениваются почти в 40 000 долларов, в то время как, согласно судебной товароведческой экспертизе, её стоимость почти в десять раз меньше? (Здесь надо сказать, что после первой экспертизы, выводы которой не устроили следствие, была назначена вторая. Экспертную комиссию возглавлял «придворный» модельер Юдашкин, в составе комиссии был и представитель «Мабетекса». Комиссия выполнила «заказ» следствия и оценила костюмы… ровно в ту сумму, которая была затрачена на них Паколли, включая многочисленные накрутки. Как говорится, комментарии излишни.)
Почему следователи Генеральной прокуратуры даже не подумали о привлечении к уголовной ответственности бывшего управделами президента Павла Бородина, организовавшего пошив одежды для меня — и не только для меня?
В списке лиц, кому итальянской фирмой «Зенья» были пошиты аналогичные костюмы, оплаченные, как и мне, «Мабетексом», я был далеко не единственным — восьмым. Однако расследования в отношении других персон никто не начинал, про них как бы забыли…
Можно ли после этого говорить об объективности следствия, о том, что оно велось не тенденциозно, что оно не было направлено исключительно против меня?
Обыски
Утром 9 сентября 1999 года меня неожиданно пригласили в Генпрокуратуру. Я думал, для дачи очередных показаний. Владимир Иванович Паршиков, ведущий расследование по моему делу, встретил меня возле своего кабинета. Мы поздоровались. Я поинтересовался причиной внеурочного вызова. Паршиков тяжко вздохнул и извиняющимся, как мне показалось, голосом сказал:
Юрий Ильич, мы приняли решение провести у вас обыск. Я очень удивился:
Ас чего это вдруг? Что вы хотите найти?
Паршиков показал постановление. Обыск планировалось провести на городской квартире, квартире тещи, на даче и в служебном кабинете в Генпрокуратуре — всего в четырех местах. В принципе, событие это было беспрецедентное: впервые обыску подвергался действующий (пусть и временно отстраненный от дел) Генеральный прокурор России. При всем при этом акция эта была абсолютно лишена какого-либо смысла и ничего нового для дела дать не могла. Даже если предположить, что у меня и было что-то такое, что нужно было скрывать от следствия, то уж через пять месяцев после возбуждения уголовного дела я все это давно бы уничтожил.
Понимали это и мои следователи.
Главной же причиной столь необычного поворота моего дела стало интервью телеканалу НТВ, которое я дал где-то дня за 3–4 до вызова в прокуратуру. В прямом эфире я впервые рассказал тогда о коррупции в президентской семье — о кредитных карточках дочерей Ельцина Татьяны Дьяченко и Елены Окуловой, его жены Наины Иосифовны. «Семья» от такой утечки информации, судя по всему, пришла в ярость, последовал звонок в Генпрокуратуру, и колеса машины завертелись.
Гнев «семьи» был столь велик, что на второй план отошла даже трагедия в столичном районе Печатники, случившаяся за двое суток до этого. Вместо поиска чеченских террористов, заложивших взрывчатку в жилой дом, в те минуты, когда спасатели вынимали раздавленные останки москвичей из-под обломков, сотрудники Генпрокуратуры занимались обыском наших квартир и дачи в Архангельском.
Ознакомившись с постановлением на обыск, я сразу же сказал Паршикову, что с моей точки зрения вся эта затея незаконна. Почему? Поясню некоторые юридические тонкости.
Как я уже говорил, уголовное дело против меня было возбуждено по скандальной видеопленке, поэтому предметом и объектами исследования в деле могли быть лишь сама пленка и лица, заснятые на ней. Соответственно и изымаемые во время обыска предметы должны иметь прямое отношение к возбужденному делу. А предмет исследования тогда был ограничен только кассетой и девицами — все!
Еще одна прописная истина, которую знает любой первокурсник юридического факультета. Обыск проводится, как правило, для отыскания и изъятия орудия преступления, предметов и ценностей, добытых преступным путем, а также других предметов и документов, имеющих значение для дела. Также обыск проводится в том случае, если органы предварительного следствия располагают достаточными данными, подтверждающими, что в каком-либо месте или у какого-либо лица находятся указанные выше предметы и документы. В свою очередь эти факты должны содержаться в процессуальных документах — протоколах допросов и тому подобное.
Однако согласно предъявленному мне постановлению на обыск, главная задача состояла в «обнаружении и изъятии» 14 костюмов, пошитых для меня в Италии за деньги Паколли, и документов, связанных с ремонтом квартиры.
Спрашивается, какое отношение эти костюмы и ремонт квартиры имеют к видеокассете?
Еще одна тонкость. Согласно закону, для изъятия костюмов и документов по эпизодам, в которых они фигурировали, также необходимо было возбуждать уголовное дело. Но на тот момент и по костюмам, и по квартирным документам проводилась всего лишь доследственная проверка. Значит, и этот факт тоже ставил под сомнение правомерность проведения обыска и законность изъятия вещей.
Помимо прочего, следователи намеревались найти и изъять также фото, видеозаписи и документы, касающиеся моих отношений с акционерным коммерческим банком «Московский национальный банк». Какое отношение это все могло иметь к кассете и девицам, в постановлении на обыск также не конкретизировалось. Могу сказать больше: из материалов уголовного дела вообще не вытекало, что у меня когда-либо были какие-то отношения с этим банком. С тем же основанием и успехом можно было «от фонаря» вписать вместо названия этого банка все что угодно — ничего бы не изменилось…
Но что больше всего меня удивило, это то, что все перечисленные в постановлении предметы и документы были вполне определены, искать их и не надо было — вот они, те же костюмы. Ведь существует такое процессуальное действие, как выемка. Пришли бы следователи ко мне и сказали:
