Владимир Гельфанд - Дневники 1941-1946 годов
13.08.1945
На политинформации. Лектор слаб и малосведущ в том, о чем говорит. Взялся не за свое дело и потому речь его режет слух. "Выведение немцев из Польши..." - видимо хочет сказать эвакуация, "...конференция решила создание министров трех государств...", и прочая чепуха. Скучно. Когда он закончил, поинтересовался, какие будут вопросы. Я поднял руку - фамилия лектора? - и все захохотали.
Сегодня зачитывали сводку Совинформбюро. Наши войска продолжают громить японцев и продвигаться все дальше по их территории.
14.08.1945
Сейчас в Германии пора дождей и слез. Хнычут немцы о пище, о барахле, о добрых старых временах, когда было всего вдоволь. И омывает тусклое немецкое небо мрачные здания на немецкой земле так обильно, точно хочет растворить всю Германию в неудержимом водяном потоке. Очень неприятно мне это знакомство с немецкой природой. Такая она серая, неприветливая, - мачеха и только!
Сегодняшний день принес удовлетворение, не полное, правда, так как не все задуманное накануне выполнил, но... Написал четыре письма. Подробных. Читал немного из Тургенева, и из области политобразования: "Краткий курс истории партии" Б. Волосевича, 26 года издания; газеты.
Было партсобрание, на котором критиковал с места. Выступить не пришлось ввиду усталости коммунистов, успевших выслушать столько глупостей и вздора ряда выступавших, что невольно пришлось пожалеть слух аудитории, дабы не наговорить самому под влиянием заразительных речей чего ни будь несуразного.
Вечером после собрания опять встретился с Женей - красивой девушкой из столовой. Впервые я узнал ее дней тридцать тому назад и попробовал повздыхать и поволочиться за ней, но однажды, увидев ее во дворе столовой с майором, а затем еще с двумя офицерами - остыл и постарался не вспоминать больше об этой красивой, голубоглазой девице. Позже мне говорили, что ее обворожил один татарин, заразил, а майор, привезший ее сюда, отвернулся от нее и, наконец, выгнал.
Так она попала в третий батальон, где теперь часто я ее встречаю. Она кланяется мне мило, приветливо, видимо жалеет о несостоявшемся знакомстве.
15.08.1945
Сегодня день туманный, как ни разу еще в Германии за мое здесь пребывание. За 5-10 шагов не видно человека.
На политзанятиях тема: "Япония". В строю старые дальневосточные песни: "И на Тихом океане свой закончили поход", и "О японских самураях". В столовой, в помещении, на улице, и даже в уборной - везде одна тема, один вопрос - Япония и война с этой химически агрессивной державой, затрепетавшей, тем не менее, и убоявшейся нашей страны с первых ее шагов на тихоокеанском театре военных действий.
Нужно отметить, что за пять дней боев мы сделали больше, чем Китай и англо-американские союзники за целые годы. Наша мощь, безусловно, более решающий фактор на полях войны и в дипломатических кабинетах, нежели любая атомная бомба, изобретенная за границей. В этом теперь убедился весь мир.
На политзанятиях младший лейтенант хорошо и красиво читает, приятно слушать. Только-что он сообщил новость, которая, утками пущенная в массы каким-то провокатором или интриганом, или группой таких людей, на протяжении всей советско-японской войны опережалась и совершенно спутала умы.
Япония приняла условия капитуляции. Император Великой Солнечной империи отдал приказ войскам прекратить сопротивление и сдаться на милость победителям. Вот где сила величия Советского Союза! Что я могу еще к этому прибавить?
Итак, новая, грандиозная победа! Мир во всем мире, и на фоне всего мощь, благородство, свободолюбие, богатство идеалов большой, многонациональной, миролюбивой семьи советских народов!
17.08.1945
Вчера ночью по радио передали, что японцы перешли в контратаки на всех фронтах наших войск. Вот оно, неслыханное коварство японских милитаристов. А ведь многие еще вчера считали, что война окончена. Решил идти на фронт. Здесь мне делать нечего, раз снова грозит опасность Родине.
Неприятный случай произошел с англичанами. Они совершали полет над Японией, полагая, что война для них окончена. Но японские хищники, заявившие о капитуляции, тем не менее подло напали на летчиков и почти всех уничтожили в воздухе. Вот что значит убаюкать себя мечтами, надеждами и верой в несуществующее.
Только что раздались два сильных выстрела в направлении Дюссельдорфа, над домами поднялись два серых облака дыма. Как на войне неожиданно гремит выстрел, грохоча, руша, уничтожая. Враг не умолкает, не успокаивается, вредит нам на каждом шагу. Нет того дня, чтобы где-нибудь да что-нибудь не взорвалось, и земля не задрожала от грохота. Впрочем, это уже не происшествие, а обычное теперь явление.
Сейчас в поле и лесу рассредоточились в ожидании. В наш офицерский полк прибыли "покупатели", как здесь называют. Будут нас набирать, куда - еще не известно.
В Берлин опять не еду сегодня - нельзя, искать будут.
24.08.1945
Всю ночь не спал. Неожиданно Берлин вышел боком. Прошло несколько дней со дня последнего визита моего в этот город. Моя поездка явилась предметом долгих и весьма оживленных обсуждений.
Я фантазировал. Рассказывал офицерам о том, как я отпугнул от себя офицерский патруль, как ездил с генералом домой (хотя, на самом деле - с его шофером) и, наконец, как прибыл к подъезду нашего дома, благодаря приказанию самого генерала. Командиру роты проболтался, что ездил в Берлин. Он попросил у меня планшетку и денег, но не вернул.
Время шло. Позавчера я вторично за эту неделю решил навестить город, о котором на вершине Рейхстага написал:
"На балконе берлинского здания
Я с друзьями-бойцами стою,
И смотрю, и плюю на Германию
На фашизм побежденный плюю".
Вернулся благополучно. Достал сапоги, часы купил в обмен на продукты из гастронома, достающиеся мне по дорогой цене, но, тем не менее, стоящие дороже денег на берлинском рынке.
Командир роты вызвал меня к себе, долго ругал совместно с парторгом и грозил, предупредил об ответственности и отпустил, повторив угрозу. Я решил жить иначе, по крайней мере в течение 10-15 ближайших дней: выпустить стенгазету, развернув во всю ширь свои агитаторские способности, чтобы гремело обо мне, как тогда, в 248 сд. С этой мыслью я провел весь остаток своего времени до вечера и улегся спать.
Меня подняли с постели, когда было совсем темно. Ротный вызвал в штаб батальона. Пришел и там долго сидел, ждал.
Трое офицеров ездили в Берлин, у них отобрали документы и посадили, решили судить. Обо мне командир роты доложил все, что ему было известно, не прибавил, но и не уменьшил. Все мои злоключения - поездки без увольнительной - всплыли наружу. Дело выходило скверно. И когда комбат отобрал у меня документы, и когда, к моему ужасу, потребовал партдокумент, справки о ранениях и наградах - у меня отяжелела голова.
