Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное
***
Покоя нет. Степная кобылица
Несется вскачь.
А. Блок
Вокруг меня тоска и униженье,
Где человек с проклятьем на лице,
Забыв давно земное назначенье,
Мечтает о конце.
Но где-то есть она, страна родная,
Она не умерла…
Напрасно сквозь снега, в тоске рыдая,
Гудят колокола.
Пройдут тревоги долгого страданья,
Пройдут они,
Из темноты-тоски и ожиданья
Другие вспыхнут дни.
Пусть не для нас грядущие сплетенья
Ее игры…
Мы для нее слагаем песнопенья,
Для той поры.
Она взрастет, величием играя,
Пора тревог прошла,
И в новой радости поют колокола:
Она жива, родная.
1923
Эти оптимистические настроения в отношении своей родины у Ирины продолжают расти.
Я верю в Россию. Пройдут года,
Быть может, совсем немного,
И я, озираясь, вернусь туда
Далекой ночной дорогой.
Я верю в Россию. Там жизнь идет,
Там бьются скрытые силы;
А здесь — у нас — темных дней хоровод,
Влекущий запах могилы.
Я верю в Россию. Не нам, не нам
Готовить ей дни иные.
Ведь все, что свершится, так только там,
В далекой святой России.
1924
Рядом с верой в будущее России, у Ирины появляется критическое отношение к тем настроениям, которые она наблюдала в Морском Корпусе. Размышляя дальше в этом направлении, она приходит к мысли о бесплодности эмигрантского существования вообще и мысленно возвращается на родину с психологией побежденного. Вот стихотворение, которое не только по содержанию и горечи чувства, но и по музыке размера напоминает аналогичное стихотворение эмигранта 40-х годов XIX в. Владимира Печерина.
После долгих лет скитаний
С искалеченной душой,
Полны смутных ожиданий,
Мы вернемся в дом родной.
Робко станем у порога,
Постучимся у дверей.
Будет странная тревога,
Солнце станет холодней.
Нас уныло встретят стены,
Тишина и пустота.
Роковые перемены,
Роковое «никогда».
Жизнь пойдет другой волною,
В новый гимн сольются дни,
И с измученной душою
Мы останешься одни.
Наше горе не узнают,
На.с понять не захотят,
Лишь клеймо на нас поставят
И, как нищих, приютят.
1923
Эти переживания Ирины по времени совпадают с эпохой признания Францией Советов, что в какой-то мере отразилось в ряде ее стихов, например, в «Балладе о двадцатом годе». Но особенно яркое выражение этого подавленного настроения Ирины сказалось в одном ее стихотворении, которое она вложила в письмо в Россию к одной своей подруге, Наташе П.
***
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
Анна Ахматова
Я девочкой уехала оттуда,
Нас жадно взяли трюмы корабля,
И мы ушли — предатели-Иуды,
И прокляла нас темная земля.
Мы здесь все те же. Свято чтим обряды,
Бал задаем шестого ноября.
Перед постом — блины, на праздниках — парады —
«За родину, за веру, за царя».
И пьяные от слов и жадные без меры,
Мы потеряли счет тоскливых лет,
Где ни царя, ни родины, ни веры,
Ни даже смысла в этой жизни нет.
Еще звенят беспомощные речи,
Блестят под солнцем Африки штыки,
Как будто бы под марш победный легче
Рассеять боль непрошеной тоски.
Мы верим, ничего не замечая,
В свои мечты. И если я вернусь
Опять туда — не прежняя, чужая, —
И снова к желтой двери постучусь, —
О, сколько их, разбитых, опаленных,
Мне бросят горький и жестокий взгляд, —
За много лет, бесцельно проведенных,
За жалкие беспомощные стоны,
За шепоты у маленькой иконы,
За тонкие, блестящие погоны,
За яркие цветы на пестрых склонах,
За дерзкие улыбки глаз зеленых,
За белые дороги, за Сфаят.
И больно вспоминая марш победный,
Я поклонюсь вчерашнему врагу,
И если он мне бросит грошик медный —
Я этот грош до гроба сберегу.
1924. Сфаят
Интересно, что после этого узко-эмоционального стихотворения на другой день она написала стихотворение в объективном аспекте.
В глухой горячке святотатства,
Ломая зданья многих лет, —
Там растоптали в грязь завет
Свободы, равенства и братства.
Но там восстанет человек,
Восстанет он для жизни новой,
И прозвучит толпе калек
Еще несказанное слово.
И он зажжет у алтаря
Огонь дрожащими руками.
И вспыхнет новая заря,
Как не оплеванное знамя.
8. V. 1924
Ирине было 19 лет. Ее захватила с головой текущая жизнь: надо было как-то «устраиваться», определить, что надо делать, найти работу и т. д. Встал вопрос о дальнейшем образовании, а с ним потекли студенческие годы с их заботами и соответствующим времяпрепровождением. Потом она заневестилась, потом вышла замуж, появился ребенок. К этому же времени пришла и болезнь… Со всеми этими заботами Ирине пришлось справляться с трудом в тяжелых условиях эмигрантской жизни.
Поэзия, любовь к стихам и крепнувший талант поддерживали ее дух в эти трудные моменты ее жизни. Литературная среда давала ей все, что требовалось поэту для развития его профессионального мастерства, а появление сборников ее стихов и общее признание ее дарования давали ей утешение и удовлетворение.
Но тут стало обнаруживаться не только у нее одной, но у всех молодых поэтов и писателей ее поколения роковое последствие слишком раннего отрыва от родины. Этот процесс шел медленно, постепенно и незаметно, как скрытая болезнь. Всякому поэту и писателю необходима почва родной страны, с которой он связан своим языком, как живописцу — краски родной природы, чтобы изобразить в задуманной картине идею во всей полноте ее окружения. Старые деятели русского искусства, жившие подолгу за границей, могли творить свои произведения вдали от отечества, потому что они хорошо знали свою родину, но «дети страшных лет России», выехавшие из родины, кто в юности, кто в младенчестве, не могли иметь о ней прочных представлений, тем более о том, что там происходило. Поэтому их словесный материал в этом отношении оказывался нежизненным, бледным, чисто литературным. Еще большая трагедия заключалась в том, что круг их художественных наблюдений и интересов был далек от русского писателя. Оттого и произошло странное на первый взгляд явление: молодым русским писателям, очутившимся за рубежом, крайне затруднительно было писать о России, не зная хорошо всех оттенков того, что там происходило, — им оставалось или писать о русском заграничном быте, который они знали, или писать на иностранные сюжеты, т. е. делаться иностранными писателями, пишущими на русском языке.
