Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало
Мне нередко выпадала возможность побеседовать и с д-ром Йехудой. Он тогда вел кампанию против руководства Альянса{721}, в частности против Альберта Антеби{722}, который, будучи главой Альянса в Эрец-Исраэль, оскорбил отца д-ра Йехуды. Кроме того, д-р Йехуда был в «оппозиции» к руководству Высшей школы еврейских знаний в связи с назначением нового преподавателя религиозной философии (д-ра Келермана). Он зачем-то счел нужным подробно ввести меня в курс этого дела: зачитывал мне свои письма и даже попросил меня произвести тематическую сортировку его корреспонденции по общественным вопросам, обещая мне, что я «не буду обделен вознаграждением». Он много рассказывал о своей жизни, о преподавательской работе, о своем участии в первом сионистском конгрессе{723} и объяснял мне причины, по которым он не участвовал в сионистском движении. Но все эти разговоры происходили в форме «монолога» одинокого человека, который находится в общественной изоляции и «душевном истощении», он беседует сам с собой, и ему нужен слушатель… Личное доверие, которое испытывал ко мне Йехуда, порой меня несколько смущало: я опасался – и небезосновательно, – что потом он будет сожалеть о той откровенности, с какой он рассказывал мне о некоторых вещах, и встреча со мной будет для него неприятна. Йехуда рассказывал мне о своем брате Йехезкеле, о каналах передачи арабских книг и журналов для европейских библиотек, о переговорах, которые он вел с Берлинским университетом про спецкурс по багдадскому диалекту арабского, и о том, как из-за вмешательства профессора Митваха{724} курс не состоялся. Он раскрыл мне свои научные планы, с помощью которых он хотел обосновать свои «нововведения», связанные с «египетскими» мотивами в Книге Бытие… Эти беседы часто велись во время прогулок: после лекций, которые заканчивались в 6–7 часов вечера, он звал меня проводить его пешком до Шарлоттенбурга – для беседы, в которой, как я уже говорил, я был только слушателем. Он много рассказывал мне о немецких востоковедах и об их антисемитизме, который обнаруживается в полной мере только во время их разговоров между собой, когда они уверены, что их не слышит никто из «людей Востока»…
Я не был особо в курсе и даже старался вообще ничего не знать о сложных отношениях между учителями Высшей школы еврейских знаний, но догадывался, что лучше всего не рассказывать никому о том, что я тесно общаюсь с Йехудой; всем было известно только о моей дружбе с Тойблером.
Самым близким моим другом был, как уже говорилось, Натан Гурвиц. Он учился в Берлинском университете на юридическом факультете; его работа на тему «Хранение и ответственность за хранение по талмудическому закону» получила приз Высшей школы еврейских знаний. Он написал эту работу на иврите, и один из членов жюри (банкир Оскар Вассерман) похвалил «элегантный иврит», не забыв отметить, что «автор выучил его, по всей видимости, не в Берлине…»
Работа была опубликована Йозефом Колером{725} в научном журнале «Сравнительное правоведение». Колер пригласил Гурвица и расспросил его об образовании, о методах изучения Талмуда и во вступительном слове к статье написал: «Господин Гурвиц – блестящий талмудист, он учился у Виленского Гаона»…
Когда Гурвиц увидел эту фразу, у него потемнело в глазах. Колер отказался убрать ее и перенабрать статью заново и предложил написать примечание с указанием об ошибке. Я посоветовал Гурвицу решительно потребовать, чтобы эти две страницы перепечатали заново (даже пусть это будет за его счет), и действительно ему пришлось потратить на это значительную часть полученного гонорара.
Гурвиц привел меня в небольшую берлинскую «колонию поселенцев из Эрец-Исраэль»; там были воспитательницы, учителя, служащие и даже те, кто раньше были сельскохозяйственными рабочими в Эрец-Исраэль, а ныне стали студентами университета; среди них мне особенно запомнился один юноша, на визитной карточке которого было написано: «сельскохозяйственный рабочий такой-то». К этой группе принадлежал и Давид Шимонович{726}, который уже бывал в Палестине, публиковал свои впечатления о тамошней жизни и поступил в этом году в Берлинский университет, намереваясь учить восточные языки. В то время в «ха-Шилоахе» были напечатаны сочинения Шимоновича – «Язычники» и «Заблудившийся во времени», и я вел с ним беседы и споры об отношении между «идеалом и реальностью» в описаниях настоящего и прошлого.
Наша с ним дружба стала еще крепче после того, как Давид Шимонович как-то раз прочитал мне нравоучение по поводу моей «убийственной критики» в адрес мудрецов и ученых, в которой он видел пренебрежение к труду ближнего и серьезный удар по восхваляемой мною хасидской заповеди «ищите добра, а не зла». Он имел в виду мою критику «Талмудической археологии» Крауса{727}. В то время в Берлине находился Шмуэль Краус; он читал лекции на иврите в Обществе языка иврит; после лекций были дебаты и обсуждения. В дружеской беседе я подверг критике его трехтомную «Талмудическую археологию», незадолго до того опубликованную Обществом по развитию еврейских исследований. Кроме того, в начале 5672 (1911) года Краус опубликовал в «ха-Шилоахе» статью под названием «О талмудических древностях». Я сказал, что книгу стоило бы назвать не «Талмудическая археология», а «Собирание археологических сведений и обсуждение археологических проблем в Талмуде» и что вообще-то понятие «археология» относится к определенному народу, к определенному времени и к определенной стране, а не к литературе. «Археология» – это жизнеописание целого общества на основе осязаемых рудиментов «прошлого», а не реконструкция на основе литературы и не интерпретация источников, даже если это археологическая интерпретация. Археология – это реалия!
В разговоре принимал участие д-р Ф., ученик Крауса, который заявил:
– Моя критика «Талмудической археологии» основывается на совершенно иной точке зрения: д-р Краус опирается по сути только на Письменную Тору, а исследование Талмуда по своей природе предполагает более глубокий анализ Устной Торы; «Краус исследует Талмуд по «записям» (Письменная Тора), а «письмо» властвует над ним – отсюда все недостатки…
Шимонович сказал мне по дружбе, что д-р Ф. не осмелился бы так высмеять своего учителя, если бы не увидел в моих словах «разрешение» на «осквернение чести учителя»… Я пообещал ему, что поостерегусь в другой раз впадать в заблуждение и вводить в заблуждение ближнего – и поблагодарил его за «нравоучение».
Через Давида Шимоновича я познакомился с несколькими еврейскими писателями, жившими – или гостившими – в Берлине: с Шмуэлем Гурвицем{728}, с д-ром Ш. Меламедом{729}, с А.-А. Кабаком{730}, с Авраамом Бен-Ицхаком{731}, с Шмуэлем-Йосефом Агноном{732} и некоторыми другими. Особенно запомнилось мне знакомство с Шмуэлем-Йосефом Агноном, состоявшееся в красивой комнате Давида Шимоновича. Я не запомнил самого начала нашей беседы, как мы заговорили о «толковании названий» еврейских сочинений. Но осталась в памяти картина – напротив меня сидит Шимонович и смотрит на меня, полушутливо-полусерьезно, а я «разглагольствую»:
