А. Махов - Микеланджело
Двадцать восьмого июня того же года он вновь пишет Кавальери: «Я уверен, что ничто не нарушит нашей дружбы, хотя говорю это слишком самонадеянно, ибо, конечно, Вас не стою». Ровно через месяц он признается в другом письме двадцатилетнему другу: «Забыть Ваше имя для меня так же невозможно, как забыть о хлебе насущном. Нет, я скорее забуду о хлебе насущном, который лишь поддерживает моё бренное тело, не доставляя никакой радости, чем Ваше имя, которое поддерживает и тело, и душу, наполняя их таким блаженством. Пока я думаю о Вас, то не чувствую ни страданий, ни страха смерти».
Во время этой бурной переписки не исключено, что именно Кавальери выслал ему ходившее в списках по Риму «Послание поэта Франческо Берни к фра Себастьяно дель Пьомбо». Как выше было сказано, будучи в Венеции, Микеланджело познакомился с поэтом-изгнанником, который произвёл на него сильное впечатление своей убеждённостью в правоту гуманистических идеалов и верностью республиканским принципам. Но он никак не мог предположить, что Берни столь лестно выскажется о нём и упомянет некоторые его творения, в которых чувствуется, как он отмечал, дух самого Платона. Приятно было услышать о себе такое мнение из уст замечательного поэта, который оказался на удивление близок ему по духу и по республиканским убеждениям. Приведём отрывок из этого послания, которое получило широкую известность в литературных кругах и художественных салонах, хоть и наделало немало шума в кругу собратьев по перу, о которых Берни высказался не очень лестно:64
Я говорю вам: вот он, чародей —
Наш Микеланджело Буонарроти.
Моим речам не свойственен елей.
Подобного творца вы не найдёте,
А похвала такому не вредна —
Он равнодушен к ней в своём полёте.
В его идеях смелость, новизна,
Берётся ль он за фреску иль скульптуру —
Астрея65 приняла бы их сполна.
Задумав в камне изваять фигуру,
Ей придаёт неповторимый вид —
Нам не постигнуть гения натуру.
И никогда себя он не щадит,
Чтоб передать всю красоту движенья.
Какая сила страсти в нём кипит!
Не мне судить великие творенья.
Наш мир не видывал таких чудес:
В них самого Платона озаренье.
Вот новый Аполлон и Апеллес!
Так не журчите, родники с ручьями!
Умолкните, фиалки, стихни, лес!
Он говорит делами, вы — словами.
Вас, щелкопёры, чей так сладок стих,
Как солнце, затмевает он лучами.
Под щелкопёрами здесь подразумеваются эпигоны Петрарки с их стереотипными ручейками, фиалками и пр.
Польщённый высказанным о себе мнением, Микеланджело решил ответить поэту в той же поэтической форме — терцинами, сочинёнными якобы монахом дель Пьомбо. По цензурным соображениям пришлось прибегнуть к иносказаниям, не называя имён ни вымышленного автора, ни других лиц. Как и в сонете по поводу завершения работ в Сикстине, в написанном им капитуле немало горечи, самоиронии, трезвой и даже чрезмерно строгой оценки своих деяний. Но главное в нём — это твёрдая гражданская позиция и готовность, несмотря ни на что, отстаивать свои взгляды до конца. Как ни пытался Микеланджело скрыть своё авторство, в Венеции, куда дошло послание, быстро разобрались что к чему.
Намедни мне доставлено посланье.
Трёх кардиналов тотчас я сыскал
И выполнил все ваши предписанья.
Письмо в стихах вначале показал
Старшому Медику, и злой наш гений66
От смеха чуть очки не поломал.
Меньшого67 навестил без приглашений.
Святоша вам благоволит душой,
Хотя горазд до всяких ухищрений.
Пока я не нашёл в толпе мирской
Секретаря,68 что при дворе всем служит, —
Потешился б он вволю над собой.
Который год по вам тюрьма здесь тужит,
И многие бы предали Христа,
Лишь бы петлю на вас стянуть потуже.69
Гневят их эпиграммы неспроста.
Мерзавцы палача страшатся вдвое,
Дрожат поджилки — совесть нечиста.
Ваш римский друг70 вконец лишён покоя.
Он словно мясо жёсткое с душком,
Рискует угодить попам в жаркое.
А наш Буонарроти с огоньком.
Он потрясён был добрыми словами —
Ваш отзыв оглушил его как гром.
Сказал, что повозился бы с камнями
Во имя вашей славы на века.
Но где резцу тягаться со стихами,
Чья рифма столь изящна и крепка!
Они годам и тлену неподвластны —
В них правдой дышит каждая строка.
Признательность вам выражая страстно,
Он молвил: «Как ни лестно от похвал,
Мои деянья с ними не согласны:
Я не достиг того, чего желал.
Но Берни смог раскрыть мою натуру
И верную идею подсказал.
Все прочие смешны и хвалят сдуру —
Искусству суесловие во вред.
Скорей умру, а жизнь вдохну в скульптуру!
Великих дел ждёт от меня поэт.
Пусть знает, что я вызов принимаю
И высоко ценю его совет».
Так он сказал. На сём я умолкаю,
Да и в поэзии не преуспел,
А потому ход мыслей закругляю.
Поставил точку я и покраснел.
Пред кем же рифмоплётством занимаюсь?
Кому стихами докучать посмел?
Ответ готов, и я отнюдь не каюсь.
Достанется хула мне — поделом.
Но я на вашу милость полагаюсь
И, как всегда, готов служить во всём
Вам, мастеру большого дарованья,
Пусть даже поплатившись клобуком.
Лишь угодить — иного нет желанья,
И я в лепёшку расшибусь для вас,
Хотя достоин в рясе осмеянья.
С почтеньем. Выполню любой приказ (85).
Мстительному герцогу Алессандро повсюду мерещились враги, и он страшился даже собственной тени, как об этом сказано в приведённом выше мадригале Микеланджело. Заподозрив в связях с заговорщиками Баччо Валори, он приказал казнить бывшего верного пса, утратившего доверие. Обещанная ему скульптура «Давид-Аполлон» так и осталась в мастерской. Незадолго до расправы над Валори в страшных муках от французской болезни, как тогда называли сифилис, испустил дух предатель Малатеста Бальони, представитель клана перуджинских тиранов.
